Как пишется история: Кронштадтские события 1921 года - Виктор Владимирович Попов

этой книге автор даже привлекает фактический материал из книги С. Н. Семанова «Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа», вышедшей в Москве десятью годами ранее. Основываясь на исследовании С. Н. Семанова, И. Гетцлер опровергает данные Л. Д. Троцкого о кардинальном изменении личного состава на линкорах «Петропавловск» и «Севастополь», о преобладании в командах в 1921 г. крестьянского элемента304. Также И. Гетцлеру очень пригодился сделанный С. Н. Семановым анализ письменных жалоб матросов и красноармейцев305, посвященных незаконному изъятию хлеба у их родных в деревне. Наряду с воспоминаниями С. М. Петриченко о своем визите в родное село это дало возможность автору сделать вывод о недовольстве всех без исключения кронштадтцев политикой большевиков в деревне.

Как на примету надвигающегося конфликта И. Гетцлер указывает и на сокращение количества коммунистов на флоте и в гарнизоне 1920 г.306. И. Гетцлер, правда, упускает из виду, что сокращение проходило в результате общероссийской партийной чистки, последовавшей после сильного роста количества членов партии в 1919 г. И эта чистка проходила не только на флоте, но и по всей стране.

Как и Пол Эврич, Израэль Гетцлер использует богатый опыт исследования вопроса таких анархистов, как Е. З. Ярчук, А. Беркман, И. Метт, В. Волин. В книге проанализированы политические процессы в Кронштадте начиная с первых волнений 1905 г. Автором сделан верный вывод о формировании в Кронштадте в 1917–1921 гг. особого закрытого мира – «кронштадтской коммуны». Но вслед за другими западными авторами И. Гетцлер, не замечая случайность и уникальность сложившейся в Кронштадте социально-политической ситуации, считает эту коммуну примером другого пути развития государства во всей России. Для этого автора характерно тенденциозное отношение к «кронштадтской коммуне», которая названа автором «золотым веком политического плюрализма и радикальной демократии»307. Не обходит ли И. Гетцлер стороной все сомнительные стороны такой «радикальной» демократии? Например, неравенство разных групп населения в политической жизни коммуны, отсутствие прозрачной процедуры выборов в органы власти. Возьмем, к примеру, само выступление матросов в 1921 г. Вся инициатива выступления принадлежит матросам линкоров «Петропавловск» и «Севастополь». Лишь по мере необходимости они привлекали солдат гарнизона и жителей города. Отсутствовала свобода слова. Как и при большевиках, в единственной газете публиковались только материалы, прошедшие цензуру председателя ВРК С. М. Петриченко. Широкое распространение получили самочинные аресты и обыски. Куда могла привести такая «демократия» в будущем? И. Гетцлер, как и другие западные авторы, не замечая этих фактов, считал сложившуюся Кронштадте политическую систему вполне демократической. Это вызвано стремлением любой ценой доказать наличие в России в 1921 г. альтернативного, более правильного пути развития, с которого страну столкнули большевики.

Темы Кронштадта в 1950-е – 1980-е гг. касались и авторы обзорных работ по Российской революции308. Исследователи в основном повторяют выводы ведущих западных специалистов, их работы также чрезвычайно политизированы и публицистичны. Несколько выделяется Эдуард Халлетт Карр, автор трехтомника «Большевистская революция, 1917–1923». В отличие от своих коллег, автор близок к советской версии, по его мнению, Кронштадт – «выражение недовольства мелкобуржуазных слоев, в основном крестьян»309

Всю зарубежную историографию объединяет стремление дать возможно более привлекательную моральную оценку восставшим. Западные авторы, такие как Р. Дениелс, Г. Катков, Э. Поллак, Г. Ранк, О. Анвейлер, И. Гетцлер, используют слова «восстание», «движение», что, в отличие от слова «мятеж», используемого в советской историографии, должно подчеркнуть положительные мотивы кронштадтцев. С этой точки зрения матросы вступились за крестьян и рабочих всей России. Для обоснования этого тезиса все исследователи используют резолюцию экипажей «Севастополя» и «Петропавловска» от 1 марта, с помощью которой они «объединяют интересы» кронштадтской коммуны с интересами рабочих и крестьян всей России.

Недостаток такого подхода заключается в том, что всерьез никто не подвергает анализу эту резолюцию, не сопоставляет ее с реальными действиями кронштадтцев. Вызывает разочарование полное отсутствие внутренней критики такого комплекса источников, как заявления и публикации участников движения. Причина полного и безоговорочного доверия к этим источникам – их почти полная адаптированность для конкретных идеологических задач, стоящих перед западными исследователями. Идеализация действий матросов, присвоение движению общероссийского масштаба – их основные инструменты.

В послевоенные годы главный недостаток предыдущего периода зарубежной историографии – отсутствие доступа к архивам – был частично устранен привлечением документов из собраний эмигрантских организаций. Это позволило по-новому взглянуть на перспективы движения в целом, а самое главное, позволило практически полностью снять вопрос о существовании в Кронштадте какого-либо заговора, скоординированного с зарубежными центрами.

В отличие от советских работ, в зарубежной историографии вопроса 1950–1980-х гг. обозначилось одно принципиальное методологическое преимущество. Исследуя причины конфликта, авторы проводили анализ событий за весь период (1917–1921 гг.). Такой подход почти совершенно не использовался в отечественной историографии того периода. А ведь только так можно было понять, откуда взялись конфликты внутри военных, государственных и партийных организаций, как появился конфликт кронштадтских и петроградских партийных структур, как и почему формировалось недовольство матросов.

Однако сохранились и существенные методологические недостатки. Анализ причин выступления, исследование действий матросов основывается в западной историографии исключительно на пропагандистских заявлениях самих восставших. При этом обращается внимание в первую очередь на идеалистические требования свободы слова и свободных выборов. Более того, эти требования безосновательно трактуются как программа в отношении всей России. Не замечая эгалитарных и анархических требований, западные авторы представляют движение матросов как социал-демократическое. Акцентируется внимание на исключительно мирном характере движения, что противопоставляется непропорциональному, с точки зрения западных историков, применению силы правительственными войсками при подавлении выступления кронштадтцев. Позднее, с началом перестройки в СССР, тема большевистского террора выйдет в историографии на первый план, когда открытые архивы позволят выступить с новыми обвинениями в адрес большевиков и советской системы в целом.

6. Советская историография «Кронштадтского антисоветского мятежа». 1950-е – 1980-е гг

В СССР общественно-политическая жизнь 1950–60‑х гг. не ставила задач переосмысливать взгляды на события 1921 г. в Кронштадте в связи с «десталинизацией» и «оттепелью». В этот период были реабилитированы некоторые участники событий, но никак не со стороны матросов. Но, как только на Западе был накоплен критический объем новых версий и трактовок, в России начались новые исследования. Результатом стало появление в 1970-е гг. нескольких крупных научных работ. Эти труды основывались на привлечении обширного документального материала, недоступного западным оппонентам.

Но вплоть до конца 1960-х годов, в связи с «очевидностью» причин выступления матросов, в отечественной историографии Кронштадтских событий получили освещение в основном только аспекты вооруженной борьбы, и в первую очередь – подавление движения. Кронштадт также упоминался в обзорных работах по истории НЭПа, партии или СССР в целом. Все публикации, посвященные этой теме, не были вызваны к жизни какой-либо дискуссией о сути и причинах тех событий. Многочисленные воспоминания, сборники документов, статьи подчеркивали скорее роль партии и отдельных участников в подавлении выступления310. Интересы исследователей также сместились в сторону разработки