Искусство скуки - Алексей Синицын

Я продолжаю тебе объяснять, почему я всё ещё не вскрыл конверт с твоим письмом. Мне, наверное, пора уже с такой выдержкой устраиваться на работу почтальоном. Если я найду в твоём письме то, что мне хочет сказать прошлое… Постой, постой, похоже, мой каролингский камень решил посоревноваться в многомудрости со знаменитым вольтеровским унитазом! Мне пришла в голову мысль (разумеется, от камня), что прошлое преследует меня, чтобы что-то мне сказать. Оцени, это что-то новенькое! Моё прошлое я представил себе не в качестве обыкновенного модуса времени, а в виде разумного собеседника, претендующего на то, чтобы быть, по крайней мере, услышанным, если не понятым. Но письмо, которое покоится теперь между страницами 263 и 264 моей книги писала ты, значит в каких-то местах прошлое, очевидно, водило твоей рукой. Так получается?

Наверняка, читая эти строки, ты снова подумала о моём мужском эгоизме. Дескать, ему совсем не интересно, что написала лично я, его интересует лишь то, что написало моей рукой прошлое. Я и сам подумал об этом, и даже искренне устыдился, как это принято делать приличным людям в подобных случаях. Но, послушай, во-первых, Ульрика ничего мне не говорила о тебе, а лишь о письме, в котором, возможно… Во-вторых, я могу вообще не открывать письма, чтобы оставить всё как есть, и не давать тебе повода для ревности к моему прошлому, и остаться «таким же дураком, как и раньше». Ульрика ведь точно так и выразилась насчёт меня. Я вот и подумал, может быть, мне вообще подсознательно нравится эта игра с преследованием? А, в-третьих, вскрыв конверт, я, не исключено, вообще не смогу получить ответ ни на один свой дурацкий вопрос. Ульрика ведь сказала только: «возможно». А, главное, ты, конечно, уже и сама поняла, меня больше всего пугает то, что прошлое вообще ничего не хочет мне сказать, и моё фантастическое предположение, на самом деле, это всего лишь нелепая выдумка каролингского камня усиленная действием жёлтой жидкости из той самой бутылки, из которой мы пили с Ульрикой.

Я понял, я не «настоящий мужчина»! Настоящий мужчина просто бы вскрыл конверт, он всегда бы предпочёл простое действие моим многочисленным сомнениям, размышлениям, всевозможным играм с прошлым, написанию почти четырёх тысяч слов (я даже не поленился посчитать!). Это ясно как божий день. Но, тогда скажи мне, как мне быть с тем маленьким мальчиком на старой фотографии с мёртвым зайцем на руках? Просто, бросить его там, оставив заложником минувшего? В условиях, когда я ничего не могу для него сделать, я должен просто заплатить им за перемирие и за своё нынешнее спокойствие?

Знаешь, меня всегда удивляла чудовищность вопроса, а что бы вы изменили, если бы у вас была возможность начать всё сначала? Это просто какое-то наваждение, жестокая насмешка! Снова вручить мне мёртвого зайца и спросить, что я буду с ним делать на этот раз?! Но разве вы не знаете, что я как и тогда ничего не смогу сделать, ничего не смогу изменить? Прошлое – это всегда неизбежность! Разве вы не понимаете, что я только, в очередной раз, переживу моё страдание? Разве вы не видите, что того одного раза мне не мало, а, наоборот, много, даже слишком много?!

Я обязательно прочту твоё письмо, прочту, сидя на своём излюбленном камне эпохи Каролингов, на берегу залива, прямо в эпицентре моего одиночества, среди бледно-жёлтого песка и скрипящих чуть поодаль, будто стонущих от каких-то старых незаживающих ран сосен. Обязательно прочту, но только после того, как отправлю тебе своё. К сожалению, почтальон уже давно скрылся из виду, а на берегу, как назло, нет ни одной бутылки, чтобы прямо сейчас запечатать письмо и отправить его тебе морем – это был бы самый простой и весьма надёжный способ, согласись. А может попробовать, изловить чайку, и привязать к её скрюченной лапке небольшой белый рулончик, состоящий из свёрнутых бумажных листочков, с нанесёнными на них, примерно, четырьмя тысячами глупых слов, которые никогда не вырвались бы из меня наружу, если бы я не получил твоего письма, и если бы у меня не было моего безжалостного прошлого, в котором, увы, ничего уже изменить нельзя…

Это было удивительно своевременно – повстречать его в мире ветряных мельниц и проезжающих мимо коротеньких поездов, обрывающихся внезапно, как машинописная строка. И колёса их стрекотали вразнобой, неровными очередями, совсем как рычажки с литерами, словно торопились нанести какие-то непонятные буквы на белые листы её памяти, а потом навсегда скрывались из виду. И мельницы. Мельницы существовали повсюду, уныло тянущиеся до горизонта, бессмысленно размахивающие своими гигантскими лопастями, разгоняющими ветер. Ей казалось, что они указывают направление движения поездам и облакам в те края, из которых нет возврата…

– Дом моей тётушки Эжени, напоминает мне расфуфыренный цветами скотомогильник! – С вызовом крикнула она юноше, оказавшемуся на узком пустынном перроне, когда очередной коротышка-поезд, перестав мелькать между ними, отправился в неизвестность.

– Он, в самом деле, так плох? – Он ничуть не смутился столь решительному и откровенному началу разговора.

– Если бы не чердак, я бы просто сошла с ума! – Девушка, похоже, хорошо знала, о чём говорила. – Ты что, сам ничего не видишь?

Молодой человек, на всякий случай огляделся, но не заметил вокруг ничего странного. Разве что, станционного служащего, вяло бредущего в изрядно помятых брюках вдоль железнодорожных путей с допотопным керосиновым фонарём в руке.

– Эти мельницы, они повсюду! Мне кажется, что меня пристегнули ремнями к креслу в самолёте, который, отчаянно крутит пропеллерами, но никогда не взлетит! – Она сказала это отчаянно громко, как бы жалуясь ему на свою жизнь, и заодно успев упрекнуть его за удивительную непонятливость.

Станционный служащий даже остановился на несколько секунд и пристально посмотрел в их сторону, а потом всё так же безучастно побрёл дальше в своих понурых штанах.

– Ах, вот оно что. – Догадался молодой человек, оглядывая мельницы. – Но, их слишком много, мне одному не справиться.

Он явно пытался обратить весь разговор в шутку, но девушка была настроена весьма серьёзно и пропустила его ответ мимо ушей.

– Так вот, дом тётушки Эжени! – Она перешла через рельсы и оказалась рядом с ним. – Там множество книг и старинных фотографий. Ты даже не представляешь себе, сколько их! И всё это хранится в её зловещей, сумрачной библиотеке. В ней всегда темно и душно, но выносить книги на террасу она не разрешает, так как им, якобы, может повредить свежий воздух и солнечный свет. Каково?

– Да, это весьма странно. – Согласился молодой человек, когда они вместе медленно зашагали по перрону.

– Странно?! – Изумилась девушка. – Да, это просто чудовищно! Книги, которые не читают на террасах, утрачивают всякую связь с жизнью. Это – мёртвые книги, книги-мумии! Я уже молчу, про фотографии…

Ему понравилось то, что она обрушивалась на свою тётушку Эжени из самых светлых и благородных побуждений.

– Зато, она повсюду расставила фикусы и лимонные деревья, у каждой двери! И теперь, они, – как говорит тётушка, – охраняют её выстраданный годами и, наконец, утвердившийся в доме покой. – Девчонка изобразила свою тётушку в уничтожающей карикатурной манере. – Это она имеет в виду, своего бывшего мужа, законченного алкоголика и самозабвенного авиаконструктора-любителя.