Не промахнись, снайпер! - Владимир Першанин

— Прижопились в тылу. Люди кричат, кровью истекают, а те ждут, пока стемнеет.

Никита рассказал невеселую историю своей семьи (он был старше меня года на три). Жили в селе, держали неплохое хозяйство. Когда началась коллективизация, отец Никиты за взятку оформил документы на выезд в город. Но Лукьяновых обманули и описали имущество. Сбежали ночью, на повозке с лошадью, прихватив лишь корову, собаку и кое-какие пожитки.

В Липецке купили дом-развалюху на окраине, куда кое-как втиснулись всей большой семьей. Зиму питались картошкой и квашеной капустой без хлеба, еще выручала корова, но часть молока приходилось продавать. Весной засеяли огород, а отца внезапно арестовали. Хотели отобрать корову, но участковый милиционер сжалился и посоветовал матери отвести ее на недельку в лес.

— Месяц нашу буренку вместе с братом стерегли, жили в шалаше. Молоко заменяло хлеб и воду.

Отца вскоре выпустили, прижились в городе, построили дом. В июне забрали на фронт старших братьев, оба пропали без вести. Умерла от простуды младшая сестренка, а затем призвали в армию Никиту, который работал на мелькомбинате и имел броню.

— Дома мать с отцом остались, две сестренки да старики. Мне умирать никак нельзя.

Раны у Лукьянова были тяжелые, перебиты кости, но он держался стойко. Ему ампутировали несколько пальцев на ногах, и он гадал, отпустят его домой или нет. Элла Борисовна сообщила Никите:

— Тебе еще месяца два лежать, а там видно будет. Но вообще-то с тремя ампутированными пальцами на ногах не комиссуют. Годен к нестроевой — так это называется. Где-нибудь в тыловых частях будешь службу проходить.

— А насчет меня? — не выдержал я.

Элла Борисовна, поблескивая темными красивыми глазами, глянула на меня так, что мурашки забегали по коже. Конечно, о флирте речи не шло, но смотрела она как женщина, а не как хирург.

— Тебе, герой, тоже не меньше полутора месяцев лежать. Или ты на фронт торопишься?

— Мне с вами хорошо, — выдал я смелую фразу. — Куда торопиться?

Слово «герой» пришлось по душе. Элла Борисовна уже не казалось старой и носатой. Ночью снилась Клава в белом халате, я тянулся к ней и никак не мог обнять. Очнулся в поту. Ошалело оглядел палатку, санитара, дремлющего у печки. Ныла располосованная нога. Покурил вместе с санитаром, дядькой лет за сорок. Он шевелил в печке дрова и шумно вздыхал.

— Чего вздыхаешь, дядя Игнат? На фронт, что ли, отправляют?

Санитары, обслуживающие нас, были из числа выздоравливающих. Как правило, люди в возрасте, они цеплялись за свои места и не рвались на передовую. Дядька Игнат (может, по-другому его звали) сказал, что фронта не боится, для него это уже вторая война.

— Тоска, — жаловался он. — Кажется, никогда она не кончится. Больше всего за семью душа болит. Ты вон скачешь на своих костылях, как петушок, и забот никаких. У меня от старшего сына с лета известий нет, и второго не сегодня завтра забреют. Ему восемнадцать в феврале стукнет.

Я пытался шутить, но санитар меня не слышал. Уставившись в раскаленную печку, раскачивался на табуретке, что-то бормоча под нос. Я погасил окурок и заковылял к своей печке. На Новый год принесли елку, нарядили, чем смогли. Часов в восемь по палаткам ходили комиссар санбата и главврач со свитой. Поздравляли, желали скорейшего выздоровления.

Позже устроили праздничный ужин. Те, кто мог ходить, ужинали в палатке-столовой. Запомнились вкусные пирожки с морковью, кусочки копченой колбасы и картошка с мясом. Из чайников наливали по кружкам вино. Каждому полагалось 200 или 300 граммов, но кружки наполняли до краев. Кто просил еще, санитарки наливали тем, в ком были уверены, что не начнет бузить или не устроит спьяну истерику. Я считался спокойным парнем, получил еще полкружки вина, добавочную порцию картофеля. Потом разошлись по своим палаткам, немного поболтали и заснули. Так я встретил новый сорок третий год.

Январь выдался очень холодным. Привезли ватные одеяла. Тем, кому не хватило, дали дополнительные шинели. Мне досталась шинель с оторванным рукавом. Так и спал в белье, халате, под двумя солдатскими одеялами и шинелью. Днем еще было ничего, печки топили непрерывно, а во второй половине ночи в палатке наступала холодрыга.

Получил сразу три письма. Два от мамы и одно от «невесты» Тани. Письма шли два месяца. Сначала попали в полк, затем в медсанбат и позже их переправили в госпиталь. Умер отец. Это произошло девятого ноября, когда мы с Ангарой ходили на хутор к придурочной Клаве. Как все сплетается в жизни! Я пил самогон, приставал к женщине, а мама в это время сидела возле тела отца. А может, бегала, решая нелегкие похоронные дела. Они прожили вместе двадцать лет, отец был хорошим человеком, и маме приходилось очень тяжело.

«Только ты, Федя, не расстраивайся. Я вообще тебе о смерти отца писать не хотела, но потом решилась. Ты ведь уже взрослый. Ребята из депо сделали гроб, крест, на поминки много людей пришло. Саша работает в ж/д мастерской, я довольна. Получает неплохой паек, а самое главное, имеет бронь. Пусть работает и в армию не спешит. Хватит того, что ты воюешь и раненый в госпитале лежишь. Пиши почаще. Хотя бы несколько строчек. Когда почтальон мимо проходит, у меня ноги от страха отнимаются».

Целый день ходил сам не свой, вспоминал отца. Как мы ходили с ним и младшим братом на рыбалку, сидели вместе у костра. С получки отец всегда приносил гостинцы. Даже хорошо выпивши, никогда не скандалил и не ссорился с мамой. Ночью я даже всплакнул, но вскоре боль прошла. Наверное, нагляделся смертей больше, чем нужно. Поделился печальным известием с Никитой Лукьяновым. Он спросил, сколько отцу было лет, и, узнав, что без малого пятьдесят, сказал:

— Твой батька много пожил. Дай бог, половине из нас столько прожить. Каждый день ребят хоронят.

В январе действительно умирало много раненых. Мертвых сносили в сарай, пока долбили и оттаивали очередную могилу. К работам привлекали местных жителей из казаков. Шли они неохотно. За рытье могил им не платили, а от больничного супа или каши большинство отказывались. Просили мыло, старые гимнастерки, брюки. Мыла не хватало, а гимнастерки и брюки б/у им иногда давали.

Умерших хоронили рано утром, чтобы не видели раненые. Однажды на рассвете мне приспичило, и я ковылял с обрывком газеты в уборную. Когда вышел, увидел кучку людей у быстро разрастающегося кладбища. Санитары укладывали в могилу тела. В одном нательном белье, сверху накрывали куском мешковины. В гробах хоронили только командиров, от младшего лейтенанта и выше. Рассказал об увиденном в палате.

— Хоть бы гимнастерки и штаны оставляли, — сказал один из молодых. — А шмутье казакам за работу отдают.

— На нашем участке казаков на подмогу итальянцам присылали, — сообщил я. — Орали, матерились, обещали за яйца вешать. Я одного срезал, пока он хайло разевал.

— Правильно сделал!

— И вообще, казаки, они еще те сволочи.

— А татары лучше? В Крыму немцы целые бригады из татар сформировали. Резали наших хуже эсэсовцев.