Мальчик, который плавал с пираньями - Дэвид Алмонд

Лавируя меж машин, Анни и Эрни поспешно переходят дорогу и ступают на изгрызенный рытвинами просёлок. Полицейский злобно хихикает, глядя им вслед. Недаром, недаром он так любит свою работу!

– Какой противный тип, – говорит Эрни.

– Может, у него сегодня выдался трудный день? – примиряюще говорит Анни.

Она берёт мужа за руку, и они спотыкаясь бредут через сгущающуюся тьму.

– Верно, милая, – говорит Эрни. – Он просто устал.

Одна за другой вспыхивают звёзды, мириады звёзд. Бледная луна разгорается всё ярче. Зажигают огни и на ярмарке – здесь и там они мерцают, сияют, пылают. В посвежевшем вечернем воздухе слышны визг и смех, музыка подвывает, грохочет, ноет, орёт… Всё больше людей в нетерпеливом ожидании стекаются к простому, затянутому брезентом трейлеру, на боку которого написано коротко и ясно:

Снизу трейлер подсвечен прожекторами. Луч одного из них нацелен на самый центр синего брезентового занавеса в ожидании артиста. Толпа растёт и растёт. Люди жуют попкорн, чипсы и сахарную вату. Сосут леденцы, похожие на тросточки или на целую яичницу. Вгрызаются в сочные кабан-бургеры. Пьют пиво, лимонад и черногаз.

– Где же он? – шепчут зрители. – Где Стенли Эрунд? Вы его уже видели?

Нет, никто его не видел, поскольку Стен сидит в вагончике Панчо Пирелли, разглядывает детские фотографии Панчо и невольно сравнивает мальчика на фото с мужчиной, которого знает. А вот и фотографии великого Педро Пельдито. И сейчас он, Стенли Эрунд, – полномочный представитель этих людей. Панчо и Педро – его предки, его корни. Стенли вздрагивает.

– Волнуешься, Стен? – спрашивает Панчо.

– Да, – признаётся мальчик.

– Боишься, что съедят? Что тебе конец?

Стен на миг задумывается. Качает головой.

– Нет, – говорит он. И внезапно снова вздрагивает. – Я боюсь чего-то другого, сам не знаю чего. Пожалуй… я боюсь выступать перед такой большой толпой, мистер Пирелли. И ещё… я боюсь измениться. Боюсь сделаться другим Стенли Эрундом.

Панчо улыбается.

– Мне это чувство знакомо. Перед выходом к зрителям понервничать вполне естественно. Даже полезно для выступления. А насчёт перемен… Поверь, совсем другим ты не станешь. Ты будешь прежним и одновременно новым Стенли Эрундом. Тем, который мыл пластмассовых уток, а до этого жил в Рыбацком переулке, – и новым, который плавает с пираньями. Ты будешь сочетать в себе прошлое и будущее. И поэтому станешь великим.

Стен слушает того, кто уже велик. Он слушает Панчо Пирелли. И даёт волю иным, своим собственным воспоминаниям: вот туманные картинки из самого раннего детства – он делает первые шаги, а мама с папой держат его за руки. А вот он уже идёт с дядей Эрни и тётушкой Анни – мимо верфи, вдоль мерцающей на солнце реки. Он вспоминает их домашний консервный заводик и все свои мучения. А вот и золотые рыбки и среди них самая нежная и слабенькая тринадцатая. Вот Достоевски и Ниташа, вот пластмассовые утки с кольцами на спинах. Но вот и пираньи, зубастые изящные красавицы. Стен понимает, что его память удивительным образом вобрала всё и всех. Это настоящее чудо.

Он смотрит на Панчо Пирелли и спокойно говорит:

– Я готов, мистер Пирелли. Пойдёмте к аквариуму.

Шагнув в круг прожектора, туда, где написано «Стенли Эрунд», Стен внезапно предстаёт перед публикой. В лазоревой накидке, плавках, очках. Лицо его бесстрастно.

Зрители ойкают, радостно гикают.

Дети визжат.

– Это он! – шелестит шёпот. – Это Стенли Эрунд.

– Тот самый? Такой худышка?

– Не может быть!

– Точно.

– Слишком мал.

– Говорю тебе, он!

– Господи, кожа да кости!

– Совсем ребёнок!

– Слишком молод.

– Да какой это Стенли Эрунд? Глупости!

Панчо Пирелли тоже выходит под прожектор и встаёт рядом со Стеном. Воцаряется тишина.

– Это… Стенли Эрунд! – объявляет Панчо.

– Я же говорил! – кричит кто-то.

– Мы уж догадались! – Толпа смеётся.

Панчо поднимает руку. Снова наступает тишина.

– А это, – провозглашает Панчо, – мои пираньи!

Он откидывает край брезента, и – вот они, эти злодейские рыбы, эти дьяволицы с острыми как бритва зубами, с капканами вместо челюстей! Они мирно скользят в красиво подсвеченной воде.

Толпа пищит, визжит и стонет.

Панчо опять поднимает руку.

– Дамы и господа, – говорит он тихо, почти шёпотом. – Вы сейчас увидите поразительное, невообразимое чудо. И будете вспоминать об этом всю жизнь. В снах и мечтах!

Писк, визг и стоны достигают высшего накала.

– Но прежде, – говорит Панчо, – вы должны заплатить, господа. Деньги на бочку, господа!

Стен остаётся под лучом прожектора, а Панчо врезается в толпу, протягивая зрителям бархатную сумку. Монеты летят в её нутро, Панчо благодарит, проходит дальше, подзадоривает тех, кто не спешит лезть за кошельком:

– Поройтесь ещё, сэр. Загляните поглубже, мадам. Так-так, уже лучше, намного лучше. О, спасибо, вы очень любезны! – И вдруг его тон меняется. – Это всё, что вы наскребли? И какого чуда вы ждёте за такие гроши?

Он ищет взглядом тех, кто совсем не жаждет расставаться с деньгами:

– Я вас вижу. Никто не скроется от Панчо Пирелли. Раскошеливайтесь, господа! На пару монет!

Несколько раз он нарочито гневно возвышает голос:

– Вы хоть понимаете, что мальчик рискует жизнью, чтобы вас потешить?

Толпа гомонит всё громче, всё нетерпеливее.

На самом её краю, в укромном месте меж двух фур, зыркают туда-сюда пять пар глаз. Пять пар глаз, которые принадлежат пяти одетым в чёрное бугаям.

– А чо ща будет-то, босс? – спрашивает один из знакомых нам охламонов.

– Зейчаз наздубид чаз самого брестубного брестубления, – говорит Кларенс П., указывая на Стена. – Я должен был эдо бредвидедь! Эдо же монздр, а не ребёног! Надо было оздановидь его ещё дам, в Рыбацгом береулге.

– И вас я тоже прекрасно вижу, – говорит Панчо, направляясь через толпу к охламонам и их боссу. – Не стоит прятаться, господа! Не робейте!