Ты такой светлый - Туре Ренберг

Считают, что я типичный скандинав, типичный норвежец.

Что именно мой образ мыслей приведет эту страну – и эту цивилизацию – на край пропасти.

Короче, по лестнице на второй этаж я поднимался в твердом убеждении, что наш Эйольф в надежных руках и что зря мы затеяли эту авантюру.

На стене, над перилами, висели семейные фотографии.

Лицо Стейнара, его безудержная улыбка.

Как-то мы с Вибеке очутились на грани разрыва. Это было в 2002 году. Я вернулся с работы домой. Была среда в начале мая, за неделю до Дня независимости, я хорошо помню тот день, но вспоминать стараюсь как можно реже. Когда я вошел, Вибеке сидела за кухонным столом и плакала. Я подошел и обнял ее, начал было – что случилось, Вибеке, то ли – милая моя, что с тобой, но она перебила меня, сказав не знаю, смогу ли я терпеть это дальше. На следующий день мы проснулись в нашей постели, разбитые и измученные, она повернулась ко мне, обхватила мое лицо своими красивыми ладонями и прошептала: не будем об этом говорить. Обещай мне, что никогда не спросишь меня, что это было, и тогда никогда больше не увидишь меня такой.

Что ж, хорошо.

Она встала, привела себя в порядок, уехала в школу.

Я встал, привел себя в порядок, уехал в центр.

Ничего не знаю и знать не хочу.

Коридор, четыре двери в четыре комнаты. Одна из дверей была открыта, по всей видимости, она вела в спальню Магнуса, потому что на ней висел плакат с изображением Молнии Макквина. Из-за двери доносились какие‐то звуки: в комнате копошилась моя жена. Вскоре она появилась оттуда, лицо у нее пошло красными пятнами.

– Ну?

Она пожала плечами: – Нет. Ничего.

Я, как бы в подтверждение, кивнул, то ли Вибеке, то ли самому себе, прошел мимо, ощутив излучение ее тела, и толкнул дверь в следующую комнату.

В супружескую спальню Стейнара и Лив Мерете.

Довольно гадко было беспардонно заваливаться туда. Вообще‐то не принято запросто захаживать в чужие спальни, как‐то это неприлично, я, во всяком случае, так считаю. И всегда так считал. Когда я, например, прихожу в гости к людям, переехавшим на новое место, и хозяйка зовет: ну пойдем, Йорген, покажу, как мы устроились, я чувствую неловкость, если мне предлагают заглянуть в спальню. Хотя чаще всего никто особенно и не настаивает. Просто приоткроют дверь и бросят небрежно что‐то вроде ну, а тут вот мы спим.

И однако мы с Вибеке стояли в их спальне. Ощущение, что мы делаем нечто совершенно непозволительное, было прямо в воздухе разлито… но надо – значит, надо.

Занавески были задернуты, и пахло, как бы это сказать, тускло. Или, может, это моя фантазия нарекла этот запах тусклым. Может, они, уезжая на дачу, всего-навсего не успели проветрить комнату и заправить постель. Далеко не у всех в спальне царит идеальный порядок, у нас с Вибеке точно нет, в нашей спальне просто невероятный кавардак, и я часто слышу от Вибеке, что она была бы счастлива, если бы у нее в спальне было прибрано.

Это мне говорится, конечно. Аккуратность мне совсем не свойственна, увы. Mама называет меня росомахой.

Неожиданно в комнате зажегся свет. Обернувшись, я увидел, как от выключателя возле двери отдернулась рука Вибеке. Вибеке отвела глаза.

Двуспальная кровать. Два небрежно отброшенных одеяла, две подушки. Белые простыни в синий цветочек. Слева от кровати большое окно, занавешенное довольно тяжелыми шторами. Я бы не мог заснуть с такими, мне нужно, чтобы в спальню проникало немного света. Я подумал, что либо Лив Мерете, либо Стейнар предпочитают спать в кромешной тьме. Может быть, у кого‐то из них, или у обоих, проблемы со сном, кто их знает.

Сосновый пол настелен давно, лак уже сильно стерся.

Справа от кровати – простой икеевский белый одежный шкаф. У изголовья кровати – сундук. Похоже, достался им в наследство, подумал я: покрашен в коричневый цвет, сверху какие‐то узоры. На сундуке в беспорядке свалена одежда.

Напротив кровати – письменный стол, довольно новый на вид. На нем бумаги, всякая мелочовка, какие‐то бумажные клочки, лампа, макбук.

Помнится, мы с Вибеке довольно долго просто стояли и озирались.

Кажется, уже тогда мне пришло в голову: эта комната не похожа на спальню Стейнара.

Может быть, это теперь мне кажется, будто тогда мне это сразу пришло в голову, что, мол, это не спальня Стейнара, но я думаю, что так оно и было. Думаю, эта мысль меня поразила внезапно и мгновенно, словно мы зашли не в тот дом.

– Что будем дальше делать? – спросила Вибеке.

Голос ее звучал вяло и устало.

– Даже и не знаю, – сказал я.

Думаю, я выглядел ровно так же, вялым и растерянным. Наша паника, назовем это паникой, улеглась, и мы просто стояли посреди чужой комнаты и оглядывали ее. Ну и что нам было делать? Всю ее перерыть? Шарить по шкафам, лезть под кровать, выдвигать ящики стола?

Я смотрел на тумбочки, стоявшие по обе стороны кровати, точно стражи тех людей, что живут здесь, спят здесь. Я чувствовал, что меня грубо влечет к этим тумбочкам. А что лежит в моей тумбочке? Паспорт, членские рассылки от фан-клуба, брелок для ключей с эмблемой “Вест Хэма”, папка с разными документами, наручные часы, которые давно не ходят. Рисунки, которые в детстве дарили нам сыновья. У меня же ни в чем нет системы. А что держит в своей тумбочке Вибеке?

Этого я вспомнить не мог. Да я попросту не знал, что у нее там лежит.

– Что?

Вибеке смотрела на меня странным взглядом.

– Да нет, ничего… – ответил я.

– Ну что такое?

– Ничего, – повторил я, – просто я подумал, что не знаю, что лежит у тебя в прикроватной тумбочке.

– У меня? – Она покачала головой, раздраженно, как мне показалось, и на меня опять накатило тяжелое предчувствие, что наша самодеятельность не доведет нас до добра. – При чем тут моя тумбочка?

– Ну, – попытался я объясниться, – просто вот стою здесь, смотрю на их тумбочки и сообразил вдруг, что не знаю, что ты держишь в своей, но это неважно, я не про это, у меня нет ни малейшей потребности знать, что ты там держишь…

– Йорген, постой…

Я не унимался: – Я имею в виду, что если бы кто‐нибудь хотел здесь что‐нибудь спрятать, то…

– Господи, Йорген, – сказала она, вздохнув, и подошла к тумбочке с левой стороны кровати. Там спал Стейнар, мы оба это поняли, поскольку блеск для губ и резиночки для волос лежали справа. – Господи, – пробормотала она снова и села на кровать.

Я собирался сказать, что,