Камера - Джон Гришэм

– Тогда не стоит терять времени. Обещаю, чтобез вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы не повторю нислова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами иликиношниками. Клянусь.

Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову.Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину вкомнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листублокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похожебыло, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.

– Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? –вдруг спросил Сэм.

– Баррони?

– Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда напрошлой неделе.

Адам тщетно пытался вспомнить.

– Должен был что-то слышать.

– Должен был что-то слышать? Ты, образованный,начитанный – и всего лишь “должен был слышать”? О Баррони? Дырка ты в заднице,а не юрист.

– Я не дырка в заднице.

– Ну-ну. А как насчет “Штат Техас противИкеса”? Уж это дело ты наверняка прочитал?

– Когда оно слушалось?

– Месяца полтора назад.

– Где?

– В окружном суде.

– Тоже по Восьмой поправке?

– Не будь идиотом. – Сэм пренебрежительноусмехнулся. – Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдетвсего четыре недели, и мне…

– Нет, я не помню Икеса.

– Что же ты читал?

– Все наиболее важные отчеты.

– И про Бэрфута тоже?

– Естественно.

– Расскажи мне о нем.

– Это что, экзамен?

– Это то, чего я хочу. Откуда он родом?

– Не помню. Но дело называлось “Бэрфут противЭстелла”, восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, чтоприговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций ине имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.

– Господи, ты действительно читал его. Неужелине ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение?Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная властьприветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции,которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году,Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона.Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена – теми же самыми осламив черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать сконституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решилиупростить процедуру. Мне это кажется странным.

– Не вам одному.

– А Далэни? – Сэм глубоко затянулся. Несмотряна работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.

– Откуда он?

– Из Луизианы.

– Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал ихпобольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.

– Использовать?

– В своей практике, при оформлении ходатайствили апелляций.

– Выходит, ты уже занимался смертнымиприговорами? Сколько у тебя их было?

– Ваш – первый.

– Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеивознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?

– Мне никто ничего не поручал.

– Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?

– Он примерно ваших лет.

– В таком случае ему осталось недолго,согласен? А Тайнер?

– Мистер Тайнер на здоровье не жалуется.Передам, что вы им интересовались.

– Будь любезен. Скажи, я соскучился.Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить ихза дверь.

– Они не жалели своих сил.

– Пусть пришлют мне счет. – Сэм хихикнулвпервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачкиновую сигарету. – Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.

– Это вполне по-американски.

– Они преследовали меня, докучали мне,издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесьменя не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое местонесмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.

– Думаю, вы еще удивитесь.

– Я наверняка удивлюсь, сынок, если тыотличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха тыстанешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.

– А ведь это благодаря именно им вы пока так ине вошли в газовую камеру.

– Я должен быть благодарен? Да передо мной вочереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесьдевять с половиной лет. Тримонт – четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, этовсегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы онни сделал, виноват оказывается другой.

– Неправда.

– Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Годназад ты корпел над учебниками, носил старенькие джинсы и пил с друзьями пиво.Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.

– Значит, вы за то, чтобы суды сафроамериканцами не церемонились?

– Такой подход был бы разумным. Большинствоэтих подонков заслуживают смерти.

– Уверен, на Скамье вас не поддержат.

– Твое право.

– Вы считаете свой случай особым?

– Да. Я – политический узник, который оказалсяздесь по воле маньяков, преследующих определенные цели.

– Мы можем поговорить о степени вашей вины?

– Нет. Но я не делал того, что мнеприписывают.

– Выходит, у вас имелся сообщник? Бомбуустановил кто-то другой?

Сэм потер лоб. В комнате было все же намногопрохладнее, чем в его тесной одиночке. Пусть разговор лишен всякого смысла, новсе-таки это разговор не с тюремщиком. Нет, нужно сполна насладиться отпущеннымвременем, растянуть его.