То, что вы хотели - Александр Староверов

– У вас сколько градусов?

– Двадцать один и солнце. А у вас?

– У нас ноль и мокрый снег.

– Да, ноябрь все-таки. Париж не Москва.

– Не Москва. Ну ладно, до завтра.

– До завтра.

Апофеозом неприятностей стал приказ встроить в Sekretex программулю, убеждающую пользователей из США, что Трамп их искренний, хотя и тайный выбор. Тогда в США как раз выбирали очередного президента. Поначалу они сами попытались, да ничего у них не вышло. Только испортили все. Поисковик стал глючить, зависать и в конце концов вообще отказался работать. Посыпались жалобы пользователей со всего мира. Компьютерщики в погонах напряглись, быстро откатились до предыдущей версии и принялись давить на меня… Sekretex был сделан на интуиции и озарении. На моей интуиции и моем озарении… я понимал его, он понимал меня. В этом и состояла моя главная ценность для их “Недетского мира”, иначе давно бы уже грохнули.

Я стал упираться, сказал, что мы так не договаривались. Они ответили, что ни с кем ни о чем не договаривались, и вызвали отца на допрос к следователю по делу о мифических хищениях в его институте. Тогда я потребовал письменного приказа. Они взяли с отца подписку о невыезде. Я уперся и сказал, что без бумажки ничего делать не буду. Не хочу быть стрелочником, когда все вскроется. Пускай придумают чего-нибудь…

И они придумали. Сварганили секретное решение новых акционеров моей компании на острове Мэн о лишении меня доступа к Sekretex и временном отстранении от должности генерального директора. Бумажку отправили Линде в Париж на хранение. Я сделал вид, что меня это удовлетворило, и сочинил им программулю. Она их тоже удовлетворила. Еще бы – ведь каждому американцу, пользовавшемуся поисковиком, недвусмысленно давали понять, что ему втайне нравится Трамп. Но на самом деле давали понять так, что в случае, когда это оказывалось неправдой или не совсем правдой, у человека возникала обратная реакция в виде желания назло проголосовать за Клинтон. Этому психологическому трюку меня в свое время Линда научила. Назывался он, по-моему, то ли негативная мотивация, то ли позитивный негативизм, не помню точно. Программисты в погонах психологии не знали и в тонкости не вдавались. Работает – и хорошо. Главное, об успехах начальству отчитаться. Мол, сломали строптивого задрота.

Напакостив пубертатам из “Недетского мира”, я испытал нечто похожее на счастье. К сожалению, срок до моего разоблачения значительно сокращался. До выборов в США оставалось меньше четырех месяцев. После, когда Трамп пролетит со свистом (а в этом я не сомневался, не такие же американцы идиоты, да и мой позитивный негативизм поможет), меня разоблачат. Начнут разбираться, наймут психологов и разоблачат обязательно. Надеяться мне было не на что. Я обреченно и уже даже с нетерпением ждал финала.

За неделю до выборов с промежутком в час произошли два потрясших меня нелогичных и даже нелепых события. Во-первых, мне позвонил генерал-полковник и сказал, что он знает о негативном позитивизме, и про секретную кротовую нору в коде он тоже знает, и чтобы я готовился, но не думал и мечтать о легкой смерти, и что осталась всего неделя, а потом… Вот зачем он это сделал, до сих пор не пойму, я бы мог попытаться убежать, наложить на себя руки или еще что-нибудь неприятное для “Недетского мира” сотворить… Видимо, достал я его сильно, с эмоциями не совладал генерал-полковник. Помучить ему меня захотелось. А во-вторых, через час после его звонка в пентхаус на Арбате вошла Линда.

Она вошла и увидела меня, стоявшего с бутылкой виски на подоконнике перед раскрытым окном. У нее ключи свои были. А я стоял на подоконнике уже минут двадцать. Потому что зачем еще неделю ждать, какой в этом смысл? Попрощаться с родителями и любимой женщиной? Так только душу травить. И потом – взять меня могли в любую минуту, а если бы прощаться начал, точно взяли бы. Так чего тянуть? Жизнь закончена уже, и закончена крахом.

Я стоял перед открытым окном и за неимением возможности попрощаться с родственниками прощался с Москвой. “Прощай, – шептал, отхлебывая виски, – прощай, город, где я прожил всю свою глупую жизнь. Прощайте, сиреневый московский закат и дымы, поднимающиеся из труб ТЭЦ, прощай, метромост над Москвой-рекой, прощайте, погубивший меня Кремль и МГУ, где я учился, прощайте, Лужники по соседству и отчий дом в Леонтьевском переулке. Я был плохим москвичом, дерзким, непослушным, амбициозным, но я был хорошим человеком. Я любил маму, папу, Линду и этот город с его сиреневым закатом, пробками и дымом из труб ТЭЦ. А ты, город, меня не любил. Поэтому я сейчас шагну из окна и вмажусь с разгона в твой равнодушный асфальт – и тебе станет больно на какое-то время. А потом ты меня забудешь. Ты ведь только сцена, тебя не волнуют успех или провал актеров. Сцена всегда имеет успех, в отличие от спектаклей, на ней разыгрывающихся. Так прощай же … И будь ты проклята, Москва!”

Чем больше я пил, тем патетичнее становилось мое прощание. А у меня план такой был: самому шагнуть в пропасть сложно, инстинкт не дает, значит нужно стоять на подоконнике и пить до тех пор, пока не подкосятся пьяные, усталые ноги, а там как повезет – либо в пропасть, либо обратно в пентхаус, в эту поганую, несправедливую, поманившую, но предавшую меня жизнь. Я надеялся, что повезет и в пропасть. Я был очень хитрым и умным мальчиком. Я не учел только одного. Линду. Она открыла дверь своим ключом, я обернулся на скрип, увидел ее, обалдел и испугался. Не за себя, за нее испугался. Мать утонула на ее глазах, теперь я… Да она сама за мной сиганет от отчаяния. Меня шатнуло и повело в сторону улицы. Каким-то чудом я сохранил равновесие, зарычал, оттолкнулся ослабевшими ногами от подоконника и рухнул на пол квартиры.

* * *

Она поняла все по моим глазам в окошке Скайпа. Как-то очень поэтично тогда выразилась, “глаза заклеванного петуха” или что-то в этом роде… Помню, я застыл на несколько секунд, шокированный этим образом, а потом спросил:

– Почему петуха?

– Ну, знаешь, есть такие бойцовские петухи, – ответила она, ничуть не смутившись, – я по телевизору видела. И после того, как один другого заклюет до смерти, у этого другого глаза такие становятся, когда он свою петушиную душу богу отдает…

– Какие?

– Такие, как у тебя в последнее время.

Да, аналогии у нее, конечно… Я не знал, плакать мне или смеяться. А мы все делали тогда – и смеялись, и плакали, и богу души отдать готовились. Парадоксально, но ни до, ни после я не был так счастлив. Полная жизнь, на острие ножа, с любимой, преданной тебе женщиной, – это, скажу я вам, удовольствие для избранных… Линда, конечно, совершила ошибку, не должна она была приезжать. Глупость с ее стороны несусветная. Но в результате этой ошибки я выжил и продержался ту бесконечную страшную неделю перед американскими выборами.

…Никогда не думал, что буду так мечтать видеть рыжего хамоватого придурка президентом США. Только его победа могла спасти нас с Линдой. Надежда практически отсутствовала. В ночь выборов мы сидели перед телевизором и смотрели CNN. Это иконостас наш был, мы почти молились на него. После закрытия участков объявили данные экзитполов. Клинтон опережала Трампа более чем на три процента.