Assassin's Creed. Черный флаг - Оливер Боуден

Уцелевшие солдаты торопились перезарядить мушкеты. Это они умели довольно быстро, но человек с саблей все же был проворнее. Такова особенность воинов британской короны. Они слишком уповают на свои мушкеты, способные напугать туземок, но совершенно неэффективные в рукопашной схватке, особенно с забиякой, прошедшим хорошую школу в тавернах Бристоля.

Ближайший ко мне англичанин еще возился со своим мушкетом, когда двумя точными ударами я оборвал его жизнь. Последний солдат все же успел выстрелить. Пуля просвистела рядом с моим носом. Я вдруг понял, что был на волосок от гибели, и остервенело рубанул солдату по руке. Мушкет выпал, а сам он рухнул на колени, подняв вторую руку и умоляя его пощадить. Напрасные мольбы. Саблей я проткнул ему горло. Умирающий повалился на песок, захлебываясь кровью. Я отер пот, успокаивая дыхание. Плащ был слишком теплым для здешних мест. Но своими действиями я остался доволен.

– Сам Господь послал вас мне на подмогу, – лепетал Боннет, рассыпаясь в благодарностях.

Но благодарил он не фермерского сына из-под Бристоля. Не Эдварда Кенуэя. Я начал новую жизнь в обличье Дункана Уолпола.

Как выяснилось, Стид Боннет, лишившийся своей команды, не умел управлять кораблем. Я спас его судно от конфискации англичанами, но тут же конфисковал корабль сам, хотя совсем по другой причине и с иной целью. Нас объединяло то, что мы оба направлялись в Гавану. Его корабль был довольно шустрым, и хотя сам купец оказался весьма болтливым, но в остальном был вполне сносным человеком. Так мы и плыли, на время объединив наши интересы.

Стоя за штурвалом, я расспрашивал Боннета о его жизни. Был он человеком состоятельным, но довольно капризным и раздражительным. Его явно привлекали способы обогащения, которые я бы назвал сомнительными. Боннет забрасывал меня вопросами о пиратах.

– По большей части пираты промышляют в водах Наветренного пролива между Кубой и Эспаньолой, – пряча улыбку, сказал ему я, стоя у штурвала.

– Мне-то не стоит особо волноваться из-за пиратов, – продолжал Боннет. – Ну какая я для них добыча? Корабль у меня маленький, да и товар не такой, за каким они охотятся. Сахарный тростник и то, что из него делают. Черная патока, ром и все такое.

Я засмеялся, вспомнив про свою команду:

– Думаю, ни один пират не откажется поживиться бочонком рома.

Гаванский порт не отличался глубиной. Его окружал лес и высокие пальмы. Ветер лениво шевелил их сочно-зеленые верхушки. Наша шхуна встала у причала. Вряд ли кто-то обратил на нас внимание. За портом начинался оживленный город с белыми каменными зданиями, крытыми красной черепицей. Издали они выглядели очень красиво, но при ближайшем рассмотрении большинство оказалось достаточно ветхим и потрепанным природными стихиями: обжигающим солнцем и ураганными ветрами, которые в этих краях дули весьма часто.

Едва мы встали на якорь, Боннет поспешил по своим торговым делам. Он помогал устанавливать и поддерживать дружественные связи между нашими недавними противниками-испанцами. Его дипломатия была простой и проверенной веками: он продавал испанцам то, в чем они нуждались.

Мне показалось, что Боннет неплохо знает город, и потому я не пошел бродить по Гаване в одиночку, а дождался завершения его «дипломатической миссии». Я согласился отправиться с ним на постоялый двор, где у него тоже были дела. Прежний Эдвард Кенуэй непременно поспешил бы в таверну. Он бы уже изнывал от желания промочить горло.

Сейчас не испытывал сильного желания выпить. Я раздумывал об этом, пока мы шли по улицам Гаваны, проталкиваясь сквозь толпу горожан. Люди куда-то спешили, равнодушные к нещадно палящему солнцу. В дверях домов стояли и сидели старики и старухи, настороженно поглядывая на нас. Особенно на меня. Я всего лишь обзавелся другой одеждой и взял себе другое имя, но меня не оставляло ощущение, будто судьба подарила мне второй шанс стать… стать кем-то. Словно Эдвард Кенуэй был репетицией, на которой я узнал все свои ошибки. А Дункан Уолпол станет человеком, каким я всегда хотел быть.

Мы подошли к постоялому двору. В тавернах, где в прошлом проводил время Эдвард, были сумрачные залы с низкими потолками, очаг, чье пламя заставляло плясать тени на стенах, а люди сидели, склонившись над кружками, и говорили, почти не разжимая губ. Таверна же, куда мы пришли, располагалась на открытом воздухе, и только легкий навес защищал посетителей от палящих лучей кубинского солнца. Здесь хватало матросов с просоленным лицом и жилистым телом. То и другое было результатом долгих месяцев, проведенных в море. Здесь же сидели важные толстые купцы – явно друзья Боннета. Между столиками ходили мужчины и дети, продавая фрукты. Ходили и женщины, пытаясь продать свое тело.

Я сел на свободное место. Боннет отправился в другую часть таверны, где у него была назначена встреча. Грязный пьяный палубный матрос, сидевший неподалеку, окинул меня злобным взглядом. Возможно, ему не понравился мой внешний вид или то, как я на него посмотрел. После Блэйни подобные взгляды меня не беспокоили. А может, он был поборником честности и ему не понравилось, что я умыкнул эль у пьянчуги, который храпел, уронив голову на стол.

– Приятель, ты хочешь мне что-то сказать? – сказал я, отхлебывая ворованный эль.

Матрос чмокнул губами.

– Редко встретишь валлийца в стране дагов[1], – произнес он, склеивая слова. – Я-то сам англичанин буду. Жду, когда война опять позовет меня на службу.

Я насмешливо скривил губы:

– До чего повезло старине королю Георгу. Ночной горшок, вроде тебя, понесет его флаг.

– А-а, проходимец, – сердито сплюнул он. Губы матроса блестели от слюны. Он подался вперед, дыхнув на меня жутким перегаром. – Я тебя уже где-то видел. Ей-богу, видел. Это ведь ты водишься с пиратами из Нассау, не так ли?

Я застыл на месте. Сначала я посмотрел туда, где спиной ко мне стоял Боннет. Затем обвел взглядом всю таверну. Похоже, этих слов никто не слышал. И я решил не отвечать пьянчуге.

Но матрос не унимался. Он придвинулся ближе, вглядываясь в меня:

– Это же ты, провалиться мне на месте. Это…

Он говорил все громче. Двое матросов, что сидели за соседним столиком, повернулись в нашу сторону.

– Это ведь ты, да? – почти выкрикивал он.

Я встал, сдернул его со стула и припечатал к стене:

– Заткни пасть, пока я не загнал туда пулю. Слышишь?

Матрос щурил на меня мутные пьяные глаза. То ли он не понял моих слов, то ли пропустил мимо ушей. Потом он еще больше сощурился, наклонил голову и сказал:

– Тебя же Эдвардом звать. Верно?

Вот черт!

Лучший способ утихомирить в гаванской таверне излишне говорливого матроса – полоснуть ножом ему по горлу или дать коленом в пах. Я выбрал третий способ и ударил его лбом в подбородок. Кажется, я сломал ему пару зубов. Но все слова стихли, а сам матрос растянулся на полу и замер.