Удивительное путешествие Помпония Флата - Эдуардо Мендоса

Тут я прервал свою речь, чтобы дать присутствующим время переварить сказанное и обдумать его, но Апий Пульхр воспользовался паузой и сказал:

— Твое объяснение, о Помпоний, ни в малой мере не убедило меня. Не стану отрицать: твой рассказ выглядит правдоподобно, но ответь, ради Геркулеса, на следующие вопросы. Что за причина могла побудить Эпулона сперва притвориться мертвым, а потом исчезнуть, бросив дом и богатства? И если все произошло именно так, как ты говоришь, каким образом удалось Эпулону без посторонней помощи выйти из пещеры, закрытой камнем, если его с большим трудом могут сдвинуть двое крепких мужчин?

— Я отвечу на твои вопросы, Апий, поочередно, — сказал я, когда утих шум, которым присутствующие выразили свое согласие с недоверием трибуна. — На первый вопрос — предположением, что Эпулон, которого все считали образцовым гражданином, не случайно так ревниво скрывал свое бурное прошлое. Заметьте, почтенные и мудрые судьи, никто и ничего не знает о жизни Эпулона до того, как он появился в этом городе. Не знают даже члены его семьи, поскольку он женился незадолго до своего переезда сюда, а сын, родившийся от предыдущего брака, еще ребенком был отправлен в Грецию. И вдова и сын присутствуют здесь и подтвердят мои слова. То же самое можно сказать про рабов и домоправителя, которых Эпулон купил или нанял уже после того, как обосновался в Назарете, где, как можно вывести из всего сказанного выше, он намеревался начать новую жизнь. На протяжении нескольких лет все шло в точности так, как он и замыслил. Затем, совершенно неожиданно, что-то смутило его покой. По всей вероятности, причиной тревоги стал некий вещий сон, поскольку Эпулон отправился к Заре-самаритянке, обладавшей даром толковать сновидения, о чем она сама мне и рассказала, пока объясняла значение моего собственного сна, не взяв с меня, кстати, никакой платы за свои труды.

Я немного помолчал, поскольку живое воспоминание о Заре болью отозвалось в моей груди, при этом воцарившееся в палате молчание, как мне показалось, не раз прерывалось горестными вздохами кое-кого из участников этого дряхлого собрания.

— Вполне возможно, — продолжил я тотчас же, чтобы отогнать печальное видение, — сама Зара и дала Эпулону снотворное снадобье, так как подобные женщины обычно хорошо разбираются во всякого рода зельях и настойках. Я даже рискнул бы утверждать, что дочка Зары-самаритянки по велению матери принесла Эпулону все, что требовалось для притворной смерти, ведь благодаря своему малому росту она могла проникнуть в библиотеку, а потом выбраться оттуда через узкое окно — и никто этого не заметил. Если так оно все и было, то помощь, оказанная Эпулону, стоила матери с дочерью жизни, поскольку, как только мнимый покойник ожил и вышел из пещеры, он убил обеих, чтобы они никому не проговорились о его хитроумной проделке.

— А камень? — с прежним недоверием воскликнул Апий Пульхр. — Не станешь же ты утверждать, что это гетера с дочкой сумели сдвинуть его с места, чтобы Эпулон мог выйти наружу?

— Нет, — ответил я, — это были не они. Кто-то еще должен был помочь Эпулону довести до конца задуманное. Но мне не известно кто.

Я снова замолчал, но тут трибун закричал в нетерпении:

— И это все, что ты нам хотел поведать? Неужто только ради подобного рассказа был спешно созван синедрион?

— Ты верно сказал, — ответил я. — Мой рассказ имел одну лишь цель — доказать, что Иосиф невиновен в преступлении, которое ему приписывается. Для этого я был нанят и выполнил-таки свою часть договора. Продолжение истории меня мало касается, да особенно, признаюсь, и не занимает.

Апий Пульхр несколько минут размышлял над сказанным мною, а потом спросил:

— Неужели ты надеешься, что на основании твоих домыслов будет отменен приговор, а следовательно, и казнь плотника?

Прежде чем я успел ответить утвердительно, послышались возмущенные возгласы и крики: «Распять его! Распять его!» Почувствовав поддержку, трибун приободрился и заявил:

— Твое требование, Помпоний, для нас неприемлемо. Римское право — орудие на службе империи, а не наоборот. Эта казнь имела целью не только наказать по справедливости виновного, но и устрашить тех, кто мутит воду в Галилее. Если я вернусь в Кесарию, никого не распяв, получится, что я не выполнил миссии, возложенной на меня прокуратором. Не говоря уже о том, что такое решение приведет в негодование членов синедриона, с которыми, как тебе известно, у меня успели сложиться безусловно выгодные отношения.

Столь решительная позиция трибуна вызвала двоякую реакцию у членов синедриона: одни, сочувствующие жертве, требовали, чтобы было проявлено милосердие к невинно и несправедливо осужденному человеку; другие рукоплескали и злорадствовали. Я подошел к Иосифу и сказал:

— Пока у нас еще есть возможность выиграть сражение. Мнения разделились. Расскажи, что ты знаешь и так упрямо скрываешь.

В ответ Иосиф только потупил взор. Я крикнул ему в гневе:

— Упрямый осел! Иди, и пусть тебя распнут, коли ты сам этого желаешь!

Иосиф поднял глаза и поглядел на меня исполненным смирения взглядом. Потом сказал:

— Не сердись, Помпоний. Что толку будет от того, что я заговорю? Против меня большинство во главе с фарисеями и первосвященником, да и среди саддукеев мало кто мне сочувствует. Нет, Помпоний, если хочешь знать мое мнение, миссия твоя завершена. Иисус заплатит тебе как условлено, потому что ты честно заработал вознаграждение. И, если хочешь знать, твои догадки о случившемся точны почти во всем. Есть только одна вещь…

Солдаты, явившиеся, чтобы увести Иосифа, прервали его на полуслове. Когда плотника пинками вытолкали из зала, пришел стражник, схватил Иисуса за руку и хотел было забрать его. Я спросил, что ему нужно, и он ответил, что исполняет приказ первосвященника Анана, который по доброте своей решил позаботиться о сироте, спасти от влияния матери и ее родичей и начать готовить к услужению в Храме — на всю оставшуюся жизнь. Услышав это, Иисус попытался вырваться и закричал:

— Не давай меня увести, раббони!

— Успокойся. Я попрошу Апия Пульхра заступиться за тебя.

Как и следовало ожидать, трибун отказался выслушать мою просьбу и заявил:

— Оставь же меня наконец в покое! Мне все здесь надоело, а в особенности ты, Помпоний. Если бы у нас нашелся лишний крест, клянусь Геркулесом, я с радостью отправил бы на него тебя.

Я упорствовал:

— Но ведь Иисуса можно считать почти что римским гражданином, я уже начал хлопоты по усыновлению.

— Довольно, — решительно прервал меня Апий Пульхр, — наш девиз всем известен: никогда не вмешиваться во внутренние дела провинций, не задевать религиозных верований их жителей, не мешать им на свой манер отправлять правосудие и наживать богатства. Забудь про Иисуса. Его судьба не должна волновать тебя. А если тебе нужны мальчики, то по возвращении в Кесарию я отведу тебя в такое место, откуда никто не уходит разочарованным.

С этими словами он подошел к первосвященнику Анану, и они вместе, рука об руку, направились к дверям. Почувствовав себя униженным и беспомощным, я сел на скамью и закрыл лицо руками. Немного погодя я услышал рядом ласковый голос: