Птица войны - Эдуард Кондратов

На всякий случай Генри устроился рядом, бросив на лавку вместо матраца широченный отцовский плащ и сунув под голову овчину. Довольно долго он лежал, прислушиваясь в темноте к монотонной скороговорке дождя и перебирая в памяти события бурного дня. Засыпая, подумал о том, что завтра непременнно отыщет Тауранги. Независимо от того, жив он или убит…

Намерению Генри не суждено было сбыться. Отец разбудил его чуть свет и заявил, что они немедленно выезжают в Окленд, где его ждут чрезвычайно срочные дела. Выглянув в окно, Генри увидел, что обе отцовские лошади уже под седлом.

— Никуда я не поеду, — воспротивился Генри, но спорить с отцом на этот раз было бесполезно: Сайрус Гривс даже не слушал возражений. К тому же он так напирал на необходимость показаться оклендскому лекарю, что Генри не оставалось ничего другого, как согласиться. В самом деле, мало ли что случится в пути с больным стариком?

Уступчивость сына привела Сайруса Гривса в необычайно хорошее расположение духа. Во время завтрака он то и дело подшучивал над собой и вчерашними страхами и, заискивающе заглядывая в глаза, хохотал над собственными остротами.

Когда в комнату вошел Етики, Сайрус тотчас пригласил маорийца к столу и принялся угощать его холодной свининой и сыром так радушно, будто тот был не простым работником, а дорогим гостем. Етики с достоинством принял приглашение, хотя в глубине души был поражен странным поведением хозяина. Полузакрыв глаза, он выслушал наставления Сайруса насчет содержания фермы, согласно кивнул, съел два ломтика сала и вышел во двор. Вскоре за окном послышался скрип колодезного колеса, и Гривс-старший принялся на все лады расхваливать трудолюбие Етики.

Словоохотливость Сайруса как рукой сняло, когда они с Генри выехали за ворота и начали спуск с холма. Поскольку у сына не было желания беседовать о чем-либо с отцом, молчание под цокот копыт тянулось долго. Но вот вдали показалась плоская верхушка горы — той самой, откуда Тауранги наблюдал за фургоном в день приезда младшего Гривса на ферму. Генри вспомнилось, как перетрусил тогда отец, и неприязнь к человеку, которого он должен, казалось бы, любить и почитать больше всякого другого, стала еще острей.

— Отец, помнишь, мы видели с тобой воинов?.. Вон там, — Генри указал на каменистую площадку. — Так вот, среди них был сын Те Нгаро. Знали бы они тогда, что вы собираетесь торговать их головами!..

Генри нарочито громко расхохотался. Сайрус Гривс кинул на сына сердитый взгляд, но, спохватившись, заставил себя улыбнуться.

— Эх, сынок, сынок, — укоризненно проговорил он, — попрекнул ты отца, а ведь зря, видит бог, зря. Смотришь волчонком, думаешь, что хуже старого Сайруса никого на свете нет, чудовище, да и только. А ведь я человек самый обыкновеннейший, тихий, и злости во мне нет никакой, сынок. И если судьба занесла меня в этот богом проклятый край, так я ли виноват, что приходится жить по его законам? — Старик скорбно вздохнул и продолжал: — Тут ведь не люди, а пауки в банке: кто соседа сожрет, тот и уцелел. Губят, режут один другого, ни жалости у них, сынок, ни сострадания… Оно, конечно, пусть — чем скорей они изведут себя, тем лучше: земля-то здесь благодатная, ее бы не кровью, а потом праведным окроплять…

— А ты на трупах нажиться хотел! — зло перебил его Генри. — Праведник!

Старик покачал головой и опять вздохнул.

— Ох, вразумить бы тебя, сынок, да и слов уж не подберу — упрям ты и вспыльчив, ну точно мать, упокой ее душу господь… Дались же тебе эти головы! Не я их резать заставляю, сами они к тому привычны, режут и на частоколы насаживают — наверное, ты и сам видел? Лучше уж в музеях или в коллекции будут красоваться. В назидание тем, кто нашей жизни не нюхал и дикарей невинными детьми считает. Были бы мы с тобой, сынок, побогаче, так, может, и не стоило с язычниками в сделки вступать, да ведь никто для тебя добро наживать не станет, каждый к себе норовит притянуть. Люди есть люди…

Генри яростно дернул уздечку, отчего рыжая кобыленка всхрапнула от боли. Мотнув головой, она рванулась в сторону и сошла с тропы.

— Да замолчите вы, наконец! — со слезами отчаяния в голосе крикнул Генри. Гримаса отвращения передернула его лицо. — Неужели вы не понимаете, как это подло?! Стравливать людей… это же гнусность! Мне стыдно, что я англичанин… Что я сын… подстрекателя… Торговца кровью… Мне…

Он с силой ударил лошадь каблуками под бока и пустил ее галопом.

— Погоди, погоди, сынок!.. — завопил за спиной испуганный голос, но Генри погонял и погонял кобылку, пока позади не смолк топот копыт тихоходного отцовского мерина.

И все-таки скоро пришлось остановиться, чтобы подождать отца: у молоденькой пальмовой рощицы дорога разветвлялась.

…Почти весь остаток пути они ехали молча: Сайрус Гривс впереди, Генри — ярдах в десяти от него. К Окленду они подъезжали, когда уже темнело и ярко-багровый шар солнца был уже близок к тому, чтобы спрятаться за могучую спину Рангитото — самого огромного вулкана в окрестностях города.

Сторожевой пост лошадки миновали бок о бок. Едва шлагбаум остался позади, Сайрус Гривс, почему-то оглянувшись, смиренно заговорил вполголоса:

— Думал я, думал и понял — твоя правда, сынок. Человеку в мире жить надо, в покое и согласии… Все едино — язычник или другой кто… Зря я, старый, впутываюсь, это ты верно сказал, ох как верно! Ты ведь не сердишься на отца, сынок?

Гнев Генри уже поостыл, хоть и не настолько, чтобы идти на мировую. Вместо ответа на заискивания старика он сухо сообщил ему то, что собирался сказать еще вчера:

— Как только вернемся, я ухожу в деревню Те Нгаро. Поживу у них, сколько посчитаю нужным. И можете не отговаривать — бесполезно.

Неожиданно старый Сайрус не стал спорить.

— Вот и хорошо, сынок, поживи, поживи… Я и подарки для вождя тебе дам. Они подарки-то любят. Поживи, конечно, чего там, посмотри…

«Что ж, старик не совсем уж и конченый, если мои слова так подействовали на него. Выходит, проповедник из меня мог бы и получиться, — не без тщеславия думал Генри, украдкой посматривая на отца. — Надо будет почаще вызывать его на откровенность, будить в нем совесть… Все-таки родная кровь…»

— Приехали, слава тебе господи! — с облегчением передохнул Сайрус, останавливая уставшего мерина возле бревенчатого строения с тускло освещенной вывеской.

«Веселый китобой», — с трудом прочитал Генри.

рассказывающая о неожиданной встрече в матросской таверне

Три дня, которые провел в Окленде Сайрус Гривс, оказались для него потерянным временем. К удивлению сына, старый колонист ни разу не вспомнил о больном сердце. Визит к лекарю не состоялся, потому что у Сайруса Гривса в Окленде были дела, на его взгляд, куда более важные, чем разговоры о микстурах и порошках. После неудачной сделки с ваикато Гривс-старший твердо решил продать за приличную цену ферму, свои триста акров земли и перебраться в Окленд. Здесь, под сенью британского флага, он мог бы стать хозяином популярной в городе таверны «Веселый китобой». Хозяин ее, мистер Марчисон, заболев тяжелой формой ностальгии, а может, просто накопив сумму, достаточную для безбедного существования на берегах милой Англии, намеревался с первым же судном отбыть на родину.