Veritas - Рита Мональди

Запершись в спальне, я налил воды в стоявший на камине котел, чтобы нагреть ее и помыться. При этом я с радостью слушал, какие заметные успехи делает в немецком мой сын.

– Господин слуга, мой господин, как дела у господина? – спрашивал учитель, играя со своим маленьким учеником и обращаясь к нему, как к благородному господину.

– Хорошо, слава Богу, готов служить господину, какие хорошие газеты принес мне господин? – старательно отвечал малыш.

Я только вымылся и вознамерился прочесть стопку различных бумаг – брошюр и других печатных изданий о жизни и деяниях нашего светлейшего императора, – когда услышал, как поворачивается в замке ключ. Моя супруга вернулась.

– Сокровище мое! – встретил я ее и пошел к ней навстречу, втайне вздыхая о том, что придется отложить свои изыскания.

Вот уже два дня у нас с супругой не было возможности поговорить, и я горел желанием услышать новости по поводу аудиенции, которую предоставил принц Евгений are. Но тут я заметил мрачное лицо своей жены – безошибочный признак тревоги и подавленности.

Она поцеловала меня, сняла плащ и бросилась на постель.

– Ну, как у тебя дела?

– Ах, да какие тут дела… Эти турецкие солдаты только и могут, что пить. И предаваться распутству.

Окрыленные приветливостью, с которой относились к are, даже самые низшие слуги османов решили, что могут требовать такого же отношения к себе, и завалили Клоридию неслыханными требованиями.

– Из всех христианских добродетелей, – вздыхала моя жена, – турки чувствуют себя обязанными пользоваться только гостеприимством. Входя в чужой дом, они считают, что имеют право на все, потому что они muzafir, гости. В соответствии с их религией их послал сам Господь, поэтому, что бы они ни делали, их должны встречать хорошо.

Однако, продолжала Клоридия, эта добродетель, которой они для виду прикрываются, приводит к быстрому упадку. Под предлогом закона гостеприимства османы, рассерженные плохим вином из Штокерау, опустошили кладовые, истребили запасы кофе и водки, побросали в кучу ковры, матрасы и подушки, разбили даже посуду во время своего кутежа, и все за счет великодушия принца Евгения и императорской казны.

– А как от них воняет! – воскликнула моя жена. – В Османской империи перед сном не раздеваются, а здесь они из-за холода носят меха, в которых путешествовали на протяжении нескольких месяцев. Не говоря уже о том, что для турок нет ничего приятнее меха, поэтому они подумали, что в таком виде просто неотразимы.

Поскольку в Константинополе люди ничего так не боятся, как холода, добавила Клоридия, и пытаются защититься от него всеми средствами, даже в такие моменты, когда мы, европейцы, страдаем от жары, османы сидят в хорошо протопленных комнатах дворца Савойского, плотно завернувшись в свои вонючие меха, они не успокаиваются, пока не заткнут вощеной бумагой малейшие трещинки на окнах и дверях, так чтобы воздух не проникал в комнату. Таким образом, пока агу торжественно принимал принц Евгений, вокруг царил хаос от появляющихся и уходящих деловых османов, которые вызвали недовольство в среде дворцовых слуг, и обе эти группы, словно молот и наковальня, свели с ума мою бедную Клоридию, единственного человека, кто мог служить посредником между ними.

Верхом всего этого безобразия стало то, что некоторые армяне из свиты потребовали зажечь тандур, вокруг которого хотели посидеть, несмотря на опасность пожара или, как минимум, сильных повреждений домашней обстановки светлейшего принца.

– Тандур!

– Печь, полную горящих угольев. Ее ставят под стол, на котором лежат достающие до пола шерстяные одеяла. Каждый натягивает на себя уголок, прячет под него руки и голову и таким образом нагревает свое тело до температуры, которую мы можем принять за горячку. Тебе не нужно объяснять, что следствием такого обычая могут стать ужаснейшие пожары. И невзирая ни на что, они хотели зажечь такой огонь во дворце, они постоянно повторяли, что они muzafir и так далее.

– И это еще не все, – продолжала Клоридия. – Во время визита обер-гофмаршала некоторые турки, чтобы показать, что знакомы с обычаями гяуров, пили из бутылки, постоянно отрыгивали и распутно откидывались на диваны, поскольку думали, что нам это приятно. Когда же обер-гофмаршал плюнул в один из стоявших на полу горшков, османы закатили глаза и принялись отчаянно жестикулировать, пытаясь передать свое возмущение подобным варварским поведением.

– Но ведь эта идея, что гостей посылает Господь, делает честь неверным, – вставил я, пытаясь успокоить ее.

– Все это только для отвода глаз, дорогой: если ты придешь в трактир к одному из них и, прощаясь, не заплатишь в двадцать раз больше, чем стоила съеденная тобой еда, он дождется, пока ты уйдешь, и тем самым потеряешь титул muzafir, а потом забросает тебя камнями, – закончила она.

– Бедная моя женушка, – с сожалением произнес я, обнимая ее.

– Я еще не рассказала тебе, что случилось, когда они узнали, что моя мать была турчанкой. Тут же принесли тамбурин, барабан и флейту, начали выбивать какой-то дикий ритм и требовать, чтобы я станцевала им танец деревянных ложек. При этом они покачивали бедрами и животами – не знаю, что в этом красивого. Однако же сразу видно, где разврат.

– Надеюсь, они, по крайней мере, относились к тебе с уважением.

– Не беспокойся, несмотря на все вино, которое я им принесла, они не забыли, чем грозил султан тому, кто посмеет обидеть женщину. И потом, этот Кицебер, их дервиш, напомнил им об этом, – улыбнулась Клоридия, увидев тревожный блеск в моих глазах.

– Я видел его в процессии. Но что он делает в свите аги?

– Он имам, то есть священник. Мне вот только непонятно, почему он не турок.

– Я читал, что он индиец.

– Так говорят. В любом случае, он не такой, как остальные, ведет себя очень достойно.

Я спросил ее, как выглядит дворец изнутри, и присутствовала ли она на официальных переговорах или, может быть, хоть раз встречалась с принцем Евгением. На это она рассказала мне, что, после того как ага вошел во дворец его сиятельства принца Евгения, дворецкий провел его к большой лестнице, а затем на верхний этаж. Окруженного плотной толпой дворян, высокопоставленных людей и придворных императора, османского посла встретили два офицера из Военного министерства, которые сопроводили его через известный, разукрашенный фресками зал славы, а затем через приемную – в зал для аудиенций. Должно быть, на агу произвело впечатление такое большое скопление народу, заметила Клоридия, а также количество красных бархатных штор с золотыми надписями, покрывавших стены и кресла. Праздничность зала славы, роскошь церковной парчи и дрожь зрителей от предвкушения предстоящего были доведены до апогея у приоткрытой двери зала для аудиенций, за которой наконец показалось строгое лицо его императорского величества господина придворного главы военного совета, их высококняжеской светлости принца Евгения Савойского.