Открытие колбасы "карри" - Уве Тимм

– Божественно, – сказала она и тоже съела до конца.

Я молчал и терпеливо ждал. Шквальный ветер с силой хлестал по стеклу струями дождя.

– Итак, ваш муж Гари вернулся домой, – начал я льстивым тоном, явно проявляя свою заинтересованность и желая склонить ее к продолжению разговора. – Но откуда?

– Из русского плена. Он прекрасно выглядел, в отличие от остальных, возвратившихся из России. Его там подкармливали, потому что он умел играть на расческе русские народные песни. Должно быть, охранники выли, как дворовые собаки.

Так вот, входит Гари. А Юрген, мой сын, сидит на кухне. Его америкосы давно отпустили. Да и за что его держать, совсем мальчишка, ему всего шестнадцать. Учиться пока еще было негде. Юрген работал на конвейере, выбирал из куч мусора целые кирпичи и половинки. Он всегда был прилежным мальчиком. «Эй, привет!» – здоровается Гари. Но Юрген, словно окаменев, продолжает сидеть за кухонным столом. Мой муж заходит на кухню и говорит: «Я же твой отец». Последний раз Юрген видел его в десять лет. Гари хочет обнять меня. «Минуточку, – говорю я и отсылаю сына в гостиную. – Чего тебе надо здесь?» – «Ну как же, о детях заботиться». – «Ха-ха», – только и сказала я.

Он тут же направился к платяному шкафу и вытащил синий костюм. «А где серый?» – «Обменяла».

Она вложила в это слово все пренебрежение к нему и показала на военную форму. Он уставился на Лену. И она заметила по его лицу, что он борется с собой, решая, как ему повести себя, поскольку то, что он сейчас скажет, предрешит его судьбу, и он не был уверен, стоит ли ему устроить скандал или просто сказать то, что в ту пору, видимо, говорили многие: «Пока я там делал все, чтобы не протянуть ноги, ты разлеживала тут в постели и развлекалась с другим». Однако, судя по всему, он быстро сообразил, что именно этого говорить не следует. Ведь она могла бы ответить: «А где ты ошивался все это время?» Что же касается его слов насчет «протянуть ноги», она тут же расхохоталась бы прямо ему в лицо.

– Знаешь, в тот момент я даже не разволновалась, – сказала фрау Брюкер и тихонько взяла со стола вязанье. – Гари потрогал значок с гербом Нарвика, потом значок конника, хотел что-то сказать, какую-нибудь глупую шутку, и я решила, что, если он только скажет такое, я, недолго думая, вытолкаю его взашей отсюда.

Он посмотрел на нее и заметил, что ее нижняя губа уже не такая пухлая и что она тоже вроде как оценивает его, а ее многозначительный взгляд говорил: ну, давай выкладывай и уж тогда получишь сполна.

«Ладно, – сказал он, – мы квиты».

«Квиты» – это хорошо, вот только недостает добрых двенадцати лет и по меньшей мере сотни мужчин. Но она заставила себя промолчать.

Спустя месяц из плена вернулся прежний заведующий столовой. Фрёлих вызвал к себе Лену Брюкер. Он сидел за письменным столом. «Отныне вы здесь лишняя, – сказал он, – не так ли?» – «Но я могла бы работать в отделе обслуживания». На что Фрёлих, осклабившись, ответил: «Там и без вас хватает рук, чтобы вытащить тележку из дерьма».

Так Лена Брюкер оказалась дома, теперь она занималась готовкой еды, чистила, драила и вспоминала Бремера, который тут убирался, все мыл и время от времени – как теперь она – подходил к окну и смотрел вниз на улицу. Правда, в отличие от него Лена могла в любое время спуститься вниз, и все же она чувствовала себя, как в клетке. Совсем недавно она возглавляла столовую, постоянно была на людях; прекрасное было время: звонила по телефону и все устраивала. Работники из рыбного павильона говорили: «Привет, фрау Брюкер, сегодня у нас есть четыре ящика пикши»; владелец мясной лавки, торгующей несортовым мясом, объяснял: «Сегодня ничего нет, пришлось все отдать столовой Управления полиции, но завтра опять будете вы. Как ваши дела?» Звонил мужчина из закупочной кооперации: «Сегодня у меня есть салат, отличная еда для ваших канцелярских жеребцов». И гадко смеялся. А теперь она сидела дома, ухаживала за внуком Хайнцем, которого Эдит, ее дочь, привезла из Ганновера, без отца. Все чаще, в особенности к вечеру, когда все вычищено, закуплено, приведено в порядок, ей вдруг казалось, что она задыхается. Временами ее взгляд останавливался на кухонном полу, там, где размещался их матрасный плот, на котором они дрейфовали, обнаженные, и рассказывали друг другу о себе, то есть она рассказывала ему о себе.

– Это было настоящее счастье, – сказана фрау Брюкер и посмотрела невидящими глазами немного поверх меня.

Из коридора донеслось слабое поскрипывание. Это было кресло-каталка Людемана. Послышались голоса. Остановился лифт. Раздалось слабое покашливание.

– На какое-то время я заменила одного другим, по крайней мере, мысленно. Надо было лишь закрыть глаза. Ничего, сойдет, но только на какое-то время. Постепенно забудется. И тогда, тоже постепенно, он превратится в того, кто теперь лежит на тебе. Ты слышишь его запах, ощущаешь его, но он не идет ни в какое сравнение с тем, даже если крепко зажмурить глаза.

Гари всю неделю разъезжал на своем грузовике. Он работал на английскую военную администрацию. Перевозил токарные станки и другое заводское оборудование. «Томми» демонтировали его и переправляли в Англию. Иногда возил продовольствие. В пятницу вечером он возвращался домой с целой сумкой грязного белья. Но всегда с продуктами.

Он ложился в кровать и спал мертвецким сном, даже не храпел и почти не шевелился. В субботу Гари сидел на диване, небритый, положив ноги на кресло, пил пиво и листал журнал. Ближе к вечеру куда-то собирался, тщательно брился, припудривал лицо, подводил седеющие брови, красил в парикмахерской ресницы и действительно выглядел, как Гари Купер, с ярко-синими глазами, но уже с отечными щеками, теперь ее Гари больше походил на алкоголика. Он надевал сшитую на заказ рубашку и костюм, лицемерно осведомлялся, не хочет ли она пойти вместе с ним, после ее отказа доставал из кармана брюк расческу, исполнял на ней «Прощай, моя любовь» и шел в один из баров, где играли в карты и пили, где сидели америкосы и «томми» с какими-то деревенскими простушками, которые пытались своими прелестями заловить в расставленные сети большое счастье. Хотели вырваться из голодного существования, развалин, холода. Мечтой всех была Калифорния или восточное побережье, а на худой конец – Ливерпуль.

Ночью он приходил домой, от него несло водкой, пивом и куревом, иногда его рука, словно паук, забиралась под одеяло и пробегала вверх по ноге, заставляя Лену всякий раз вздрагивать во сне и вскакивать в испуге. Наверно, считал, что должен сделать ей что-то приятное. Однако прыг – и сразу конец! После этого всякий раз оставалось ощущение, будто в животе у тебя ледяной камень.

Спустя три месяца она нашла отговорку, сказав, что у нее появился какой-то грибок. Когда-то, лет десять тому назад, с ней случалось такое, оба начинали чесаться, если спали друг с другом. Больше рука не беспокоила ее. Теперь Лена Брюкер могла спокойно спать, если он не слишком громко храпел, что бывало только в субботнюю ночь. Чудно, правда ведь? Или же если приходил ночью пьяный и мочился на ночной столик.

А потом как-то вечером в пятницу, в начале ноября, он вернулся из поездки, как обычно, поставил сумку с грязным нижним бельем, выпил четыре бутылки пива и завалился спать.