Фронт без окопов - Михаил Александрович Ардашев

бежали до ближней улочки. Там их ждали грузовики. Эвакуация проходила быстро — все были без вещей, лишь с маленькими чемоданчиками или сумочками.

Павлова и Елютина держались вместе. Лукерья помогала Елене выводить дочку, принимала девочку из окна, поддерживала на лестнице, когда спускались с сарая.

— Держись за меня! Не бойся, не уроню! — подбадривала она девочку.

Когда машины выскочили на львовское шоссе, женщины увидели: Перемышль горел. Горели пограничные заставы, украинские и польские села и хутора, расположенные по правому берегу пограничной реки. На дороге и по обочинам валялись разбитые машины, повозки, мертвые лошади с оскаленными зубами, убитые люди в военной и гражданской одежде. Над шоссе, словно стервятники, кружили немецкие самолеты. Они гонялись даже за отдельными пешеходами.

В Нижанковичах, в тридцати километрах от Перемышля, вывезенных и пришедших с границы женщин и детей набралось около сотни. И хотя каждая из жен командиров в душе не допускала даже мысли, что ее муж погиб в первой схватке с врагом, многие к этому времени уже стали вдовами. Это были первые беженцы войны.

Ночью их эвакуировали во Львов.

И в Нижанковичах, и по пути во Львов, везде, где только представлялась возможность, Павлова спрашивала у каждого встречного красноармейца и командира в зеленой фуражке, не знают ли они чего-либо о судьбе ее мужа и дочек. Ей отвечали одно: «Нет, не знаю. Ничем обрадовать не могу».

Лишь один штабной командир, ехавший во Львов, очевидно, для связи, несколько утешил ее:

— Дерутся ваши, крепко дерутся! Стрельба на вашем участке не утихает ни на минуту. Да вы не волнуйтесь. У них там двадцать два станковых пулемета и батальон из укрепрайона, так что голыми руками их не возьмешь!..

Так она и уехала из Львова, ничего не узнав о своей семье.

В вагоне, переполненном эвакуированными, было тесно и душно. Поезд шел не по расписанию, а как придется, подолгу стоял на станциях и разъездах, уступая дорогу воинским эшелонам. Лукерья Самсоновна, казалось, ничего этого не замечала. Всеми своими мыслями она была там, на заставе.

Миновали Киев. Осталась позади Украина. Началось Поволжье. Чтобы попасть на родину, в Кировскую область, Павловой давно бы надо сделать пересадку на Москву, но она все ехала и ехала в том же вагоне, словно ей было все равно, куда ее везут.

В поезде она близко сошлась с женой командира-пограничника Екатериной Бакаевой. Так вместе с ней и доехала до ее родного города — Мелекеса. На родине Екатерину ждало письмо от мужа, в котором он сообщал, что жив и здоров, продолжает воевать. Лукерья Самсоновна, не медля ни минуты, послала Бакаеву телеграмму: «Прошу сообщить о судьбе Павлова». И вот, — нескоро, но пришел короткий ответ:

«Мужа не жди глубоко сочувствую Бакаев».

*

Была у Яна Тырды одна дочь, а стало три. У кого война убавила семьи, а ему прибавила. Глядя на плачущих девочек, он задумчиво теребил висячие усы и тяжко вздыхал.

Трехлетняя Ира протяжно тянула:

— Маму на-до-о-о! Ма-а-му на-до-о-о!

— Не плачь, не плачь! — уговаривала ее Геня. — Вот скоро прогонят германа, и мама приедет.

Часто плакала Ира, а еще чаще — двухмесячная Алла. Сморщив носишко, она чмокала губами, искала материнскую грудь. Ей подливали в рожок коровьего молока.

Тырда не мог спокойно смотреть на детские слезы. Он уходил из хаты, искал себе какое-нибудь дело во дворе. Но чем бы ни были заняты руки, думы о судьбе девочек не покидали его. «Скоро прогонят германа, и мама приедет», — вспоминал он слова дочери и опять сокрушенно вздыхал: нет, видно, не скоро. Немцы во всю трубят о победах, фронт уходит все дальше на восток. Хватит ли у России сил повернуть его вспять?..

Не успел Ян Тырда определить, что ему делать с девочками, как на него обрушились новые беды.

Без материнского молока Аллочка заболела. Она судорожно корчилась в люльке. Почти круглые сутки Геня качала ее, носила на руках — малютка плакала день и ночь, забываясь сном на короткие минуты. Она таяла на глазах, в ней еле теплилась жизнь. Через две недели она погасла.

«Иезус-Мария! — сокрушался Ян, строгая доски для гробика. — Приедет Лукерья Самсоновна, как в глаза ей буду смотреть? Скажет: не уберегли дочку. Что я отвечу?»

Чужое горе стало его горем. Крепкий, не знавший устали в работе, Тырда как-то сразу сдал, постарел.

Ира держалась в семье Яна отчужденно. Все ей здесь было незнакомо: люди, обстановка, язык. Но от Гени она не отходила ни на шаг. И та относилась к ней, как к младшей сестренке, делала все, чтобы девочка не чувствовала своего одиночества, меньше тосковала о матери. Шла Геня сено грести — Иру с собой, в огород грядки полоть — Ире первая морковка, корову доить — Ире чашка парного молока.

Со временем девочка привыкла. Подражая Ядвиге, она уже называла Яна «тату», а ее мать — «маму». Она стала в семье как родная. «То добже!» — удовлетворенно думал Ян.

А в селе хозяйничали немцы. Они отобрали у Тырды лошадь, оставив взамен ее старую, с избитыми плечами и потертой холкой, клячу. Ни пахать на ней, ни возы возить. «Теперь все хозяйство пойдет прахом!» — махнул рукой Ян, взглянув на вислогубую коняку. За Саном, в Ярославе, стоял немецкий гарнизон. Для него то и дело требовали масло, сало, птицу. По селам и хуторам Присанья шныряли немецкие прислужники и холуи — украинские националисты. Они вылавливали в лесах и тихих хуторах оставшихся раненых пограничников, партийных и советских работников, местных активистов, измывались над женами командиров.

Как-то Ядвига прибежала из села в слезах и бросилась к отцу с мольбами, чтобы он спас Иру. От подружки, дочки корчмаря, она узнала, что пьяный немецкий офицер грозился утопить девочку в колодце: говорит, чтобы и духу большевистского не было!

Долго в ту ночь, ворочаясь с боку на бок, не мог уснуть старый Тырда — вспоминал прошлое, думал о том, как поступить с дочкой Павловых.

Всю жизнь ясновельможные паны разжигали у Яна чувство вражды к русским. И устно, и печатно твердили изо дня в день: он живет бедно потому, что земли мало; а землю, говорили они, захватили русские и украинцы. Вот когда Польша раздвинет свои восточные границы от Балтийского моря до Черного, тогда Тырда разбогатеет и тоже станет паном. Но для этого надо разбить русских большевиков, этих красных комиссаров, которые согнали всех крестьян России в коммуны, обобществили их жен, заставили спать под одним одеялом. Они, эти русские большевики, и здесь не прочь бы создать такую же коммуну…

Нельзя сказать, что Ян