Апология чукчей - Эдуард Лимонов

В Самарканде. Поезд у нас к самой ночи. Покидаем вокзал, поскольку здесь опасно. Отряды ментов проходят через зал во всех направлениях. Кого-то ищут. Может, нас, может, не нас, но нужно отсюда сматываться. Сдаем вещи в камеру хранения. Осторожно, по двое.

Разделяю людей на группы, идем в Старый город. Идем по голому, фактически, пространству, по желтокрасной земле древней Согдианы, открытые взорам. Какое-то шоссе, пропоровшее частный сектор. На шоссе почти нет автомобилей, прохожих тоже нет. Мимо нас медленно проезжают несколько милицейских автомобилей, но чудесным образом не останавливаются. Почему не останавливаются, выясняется к вечеру. Пока же я жутко ругаюсь, потому что мой отряд норовит сбиться в единое целое, а девять славянских парней в тяжелых ботинках таки смахивают на воинское подразделение.

Женщин вообще не видать. Всё чаще встречаются красивые стройные старики в халатах и в головных уборах, называемых «чалма». Запомнился высокий старик в зеленом халате, красный кушак. Чалма розовая плюс седая борода. Просто древняя благородная фреска.

В Старом городе, слава Аллаху, есть толпа. Невероятный запах базара: благоухают мешки с изюмом, сушеными абрикосами, какими-то корнями. Продается разноцветный рис. В чистейших мясных лавках горит трава, отпугивающая мух.

Русских лиц не видать. Только в закоулках базара меня узнает пожилая пара. Почти на ходу он роняет: «Тут очень сложно», — и удаляется.

Знаменитые голубые купола дворца Биби Ханум, жены Тимура. Она построила всё за пять лет, пока Тимур был в походе на Китай. Возвратившись, он подумал, что видит мираж.

У старой мечети потрясающие нищие в черных халатах. Перед ними, застывшими в древних позах, — коврики. На ковриках зеленоватые обтрепанные бумажные деньги — сомы, и монеты. Такое впечатление, что этим сомам тысяча лет. Яростный какой-то оборванец начинает, оскалив зубы, орать на нас. Понятно лишь «Америк». До меня доходит, что он принимает нас за американцев. Он курит, и он курит гашиш, этот оборванец.

Пробираемся на старое мусульманское кладбище, через пролом в стене за мечетью. Теряемся в его холмах и деревьях так, чтобы нас ниоткуда не было видно. И никому не было видно, разве что птицам сверху.

В Самарканде. Вторая половина дня в отличие от первой была зловещей драмой. Нас задерживали, арестовывали и обыскивали ВОСЕМЬ раз! Каждый раз я был уверен, что мы никогда не выберемся из этой страны и что наши трупы всплывут в арыках. Золотозубый, как все они, увешанный оружием старший сержант упоенно показывал мне в здании вокзала, в каких местах он застрелил здесь четверых человек. «Один вот прошлой осенью здесь упал, — указывал он носком сапога. — Я его дострелил. А мы вас за американцев весь день принимали».

После седьмого по счету задержания людьми в штатском, отрекомендовавшимися как «иммиграционная служба», мы, полностью деморализованные, взяли наши вещи из камеры хранения. Шел азиатский монотонный дождь. Мы прошли контроль при выходе на перрон. Медленно подполз поезд. Толпа с мешками, в количестве, как мне показалось, многих тысяч человек, пошла к поезду. И мы пошли.

Из темноты возник человек с рацией, в аккуратном черном костюме. «Таможенная служба. Пройдемте!» За ним стояли еще трое. И к нему шли еще двое.

Поезд «Ташкент — Денау» был забит человеческим мясом. Женщины в национальных костюмах — расшитые штаны и платье поверх, сидели на всех полках, свесив ноги. У меня в ногах устроились туркменка и ее мать. От таможенников мы ушли за пять минут до отхода поезда, когда уже потеряли надежду. Появился большой начальник в тюбетейке, узнал меня, велел отпустить. Я пожал ему руку, и мы убежали.

От Самарканда до Душанбе, если по прямой, — рукой подать, но мешают горы. Поэтому поезд идет петлей целую ночь через Карши, Аму-Дарьинскую и Термез, забираясь на несколько часов на территорию Туркмении.

Денау. Я заранее прикрепил ребят к нескольким узбекским женщинам, к тем, у кого было всех больше ребятишек и мешков. Так, чтобы они, нахлобучив кепки, тащили ребятишек и мешки. Маневр удался. Правда, их командир, я, совершил перед самой высадкой дисциплинарный проступок — сунул перед высадкой под язык щепоть зеленой гадости, «нос» или «начхе», меня угостил таджик, поросший щетиной. У меня тут же вспыхнуло лицо и загудело в голове. Пот залил лицо. Захотелось блевать. И вот в таком состоянии я вынужден был командовать. Но Бог любит дерзких! Мы прошли мимо внимательно озирающих толпу ментов, загрузились в автобус с выбитыми стеклами и под жаркий ветер, вдувающийся в автобус, зажатые как селедки в бочке, под какую-то индийскую музыку покатили в Сары Асия. Просто восхитительно было, вокруг одни прекрасные азиатские рожи.

Сары Асия. Мне было известно, что там нет никакого досмотра, и если удастся влезть в поезд, то можно пересечь границу.

У водителя автобуса не было боковых зеркал, и он спрашивал, что там сзади, у пассажиров, но доехали. Стало весело. Не то «начхе» повлиял, не то судьба перевернулась с решки на орла.

Сары Асия — захолустная станция. Жара. Пахнет азиатской весной и разогревшейся смолой на шпалах. На шпалах расселись цыгане — целый табор. В голубых шелках. Когда прибыл состав на Душанбе, его окружила сотня солдат с дубинками, как эсэсовцы новый эшелон, прибывший в Треблинку. Таможенники впрыгнули туда, как в барак с заключенными. По прошествии часа они стали выходить. Все в черных куртках, эти таможенники, кто доволен, кто нет.

Мы всё стояли, а перед нами солдаты с дубинками. И вдруг, как по сигналу, толпа ринулась к вагону, игнорируя и дубинки, и солдат. Самые опытные кидали вещи в открытые окна и потом карабкались сами. Всё это напоминало мексиканскую революцию. На некоторых цыганах были разорваны голубые шелка. Со многих текла кровь. Нас не преследовали. Солдаты с дубинками снялись и ушли. Поезд тронулся. На окнах были железные сетки. Когда через некоторое время поезд по пути следования стали забрасывать камнями, мы поняли, зачем сетки.

Я пошел отлить. Со мной мент Леха. В тамбуре мы увидели гроб. От гроба сладко воняло мертвечиной. Оказалось, из Москвы везут труп двадцатитрехлетнего таджика, застреленного в Москве.

Душанбе. Прикрываясь русской старухой, таща ее вещи, мы выбрались на перрон, потом из вокзала. Город весь был в цветах, тропических запахах, яркий, розовый и красный. Город был в гроздьях цветов.

Мы сели в троллейбус. Там был троллейбус, о Господи! Я знал, что в гостинице «Таджикистан» живут русские журналисты. Вот туда мы и покатили.

Когда мы ввалились, грязные, пыльные, топоча сапогами, в холле все притихли. Я прошел к женщине, сидевшей под табличкой «менеджер».

— Сколько у вас стоит номер?

Она назвала цену. Цена была невысокой, но я присвистнул.

— Тогда я хочу позвонить.

Она назвала цену. Я попросил ее набрать номер министра культуры и информации. «Вас беспокоит Эдуард Лимонов». «Министра нет в настоящее время», — ответил его помощник.