Двойной захват - Олег Владимирович Кондратьев

но в своем понимании. Без унижений, лизоблюдства, начальственного кретинизма и командирского свинства и тупости. «Эх, мила-а-ай! Другой-то службы и не бывает», – убеждал он себя, но, как идеалист, продолжал «любить, надеяться и верить», спокойно относясь к неудобствам и лишениям физического плана и яростно сопротивляясь малейшему моральному насилию над собой.

Еще Сергею нравилась его маленькая отдельная квартирка в Островном поселке подводников, затерянном среди северных сопок. А что до благ цивилизации, так при желании за три-четыре часа можно до Питера добраться. Они по молодости лейтенантами туда на выходные летали. А вообще, двух с половиной месяцев ежегодного отпуска ему вполне хватало для удовлетворения всех своих желаний. Он успел побывать уже на большинстве курортов Прибалтики, еще Советской, на Каспии и Иссык-Куле, в Крыму и на Черноморском побережье Кавказа. На это побережье он непременно заезжал каждый год. Ну, нравилось, и все тут!

Не начиная даже распаковывать вещи, взялся за телефон. До официального выхода на службу у него были еще целых два дня, не считая сегодняшнего. Сергей не любил торопиться, старался все делать по плану и заранее. Он позвонил домой своему командиру – начальнику мастерской, а в просторечье – Лешке, младше его на четыре года, с которым служба свела его еще на подводной лодке, когда тот лишь осваивал азы морского искусства под чутким руководством и полным патронажем Сергея.

– Серега! – завибрировал в трубке Лехин бас, – ты откуда звонишь? Здесь уже?! Слушай, мы ведь в Ханте стоим, месяц уже как…

«Какая неудача, – подумал Сергей, – туда на перекладных часов шесть добираться, а то и больше».

Он знал, что во время таких работ офицеры и мичманы жили там же, в Ханте на корабле: мотаться постоянно домой было просто невозможно. Да и работы велись иногда в три смены, аврально, то есть и ночью. Всегда нужны люди под рукой. А домой уезжали на два-три дня человека по три. Так сказать, без ущерба для производства. По-другому все равно не получалось: на всем их корабле на полсотни матросов были «живых» семь офицеров, вместо положенных по штату двадцати одного! Мичманов и сверхсрочников-контрактников тоже «имело место быть троекратный недопереизбыток», как выразился один кадровик из штаба.

– …Серега! Мне завтра утром на службе надо быть, – голос Алексея понизился до заговорщического шепота, – но раз ты здесь, – последовала двухсекундная заминка, – давай прямо сейчас туда мотанемся, а? Я же на колесах.

Редину времени на размышления не потребовалось: слишком удачная оказия подворачивалась. А в плане бытовых удобств, так на корабле с этим даже благополучнее, чем в собственной квартире: вода горячая всегда, сауна, чистое белье, опять же накормят, напоят, телевизор, видак, домино, преферанс… Сергей знал «строгие» отношения в семье Алексея и его великое желание под любым предлогом «слинять» из дома родного. Он даже мог почти дословно воспроизвести то, что сейчас Сердюк будет вешать на уши своей благоверной: срочный вызов, я же начальник, авария, да там без меня…

– Ладно, Леха. Через час посигналь под моими окнами, тебе все равно мимо ехать, – ответом было довольное урчание в трубке, – да, может, кого из наших еще прихватим по пути?

– А некого! Я их всех на пароходе посадил: пусть перед комиссией порядок наводят, службу отрабатывают!

– Суров ты, однако…

– …но справедлив!

– Ладно, твоя-то неугомонная недалеко? То-то ты шепчешься. Завлеки ее поближе к телефону, а я пару минут в трубку начальственный разнос тебе устрою, платочек на мембрану накину и поору от души со всеми положенными ятями. Хочется порезвиться, отвык в отпуске, вдруг еще командно-матерный подзабыл, а?

Через пару минут Сергей положил раскаленную трубку на рычаг аппарата и пошел собираться. А командно-то матерный абсолютно не забыл!

Войдя в свою каюту на корабле, Сергей первым делом отдраил иллюминатор и пошире распахнул входную дверь, чтобы поток прохладного вечернего воздуха побыстрее выгнал из маленькой каюты затхлый аромат нежилого помещения. Впрочем, «маленькая» – это относительно. Он привык к каюте на подводной лодке, где на площади поездного купе не один месяц жили бок о бок четыре человека. Так что, сначала его это новое жилище представлялось просто княжескими хоромами. Койка за занавеской, аккуратно прибранный письменный стол с большой полкой над ним, довольно вместительный шкаф для одежды, в низ которого, по его просьбе, был встроен металлический сейф, умывальник и, несомненная роскошь и предмет всеобщей зависти, кресло.

Пару лет назад его неизвестно откуда притащили демобилизующиеся матросы. Было оно кожаное, низкое и глубокое, с высокой покатой спинкой и широкими удобными подлокотниками. Корабельные умельцы отчистили его, перетянули, набили, укрепили деревянные конструкции. А потом случилось неожиданное: вместо каюты командира корабля, где тот уже расчистил место для «тронного» приобретения, матросы притащили это сокровище Сергею и, непривычно смущаясь от необходимости вслух произносить теплые и естественные слова, попросили принять их подарок, как «память о совместной службе с лучшим офицером Северного Флота». Так вот и пробормотали. Потом, кое-что отодвинув, что-то отпилив и переставив, водрузили кресло, как влитое, на площади, казалось бы, вдвое меньше самого седалища.

Сергей знал, что матросы его любили и уважали. Прежде всего за то, что он всегда относился к ним по-человечески. Не заигрывал, не рукоприкладствовал, не закладывал, не гадил. Видел в них обычных молодых ребят, волею обстоятельств оказавшихся в непривычной и необычной обстановке и очень нуждающихся в дружеской поддержке кого-то старшего. Поэтому регулярно, раз в полгода, выслушивал он простые и нескладные слова благодарности от демобилизующихся «годков» во время их последней отвальной. Ему даже стало казаться, что посещение его каюты для них превратилось в своеобразный ритуал, передающийся от «старичков» молодым, и не обманывал их ожиданий: запирал на замок дверь своей каюты, доставал бутылку спирта, чего никогда не позволял себе за все три года их матросской службы, и в течение часа-двух выслушивал поразительные признания в любви, клятвы в вечной памяти, даже предложения разобраться с кем угодно и благодарности за все-все-все. Да и сам отвечал тем же.

Еще одной особенностью было то, что Сергей позволял матросам обращаться к себе по имени-отчеству. Даже для вполне демократичных отношений на корабле между всем категориями это было смело, ново, неожиданно и не всеми одобрялось. Но, что интересно, матросы сами расставили все по своим местам и сами определили, что это – привилегия, которую надо заслужить в полном смысле слова годами совместной службы. Поэтому Сергей слышал подобное уважительно-личное обращение только от «годков». Он так и определял безошибочно: раз позволил себе матрос обратиться к нему по имени-отчеству – значит, скоро ДМБ.

А в