Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

— Пойдемте!.. — согласилась она и взяла Эхова за руку.

Так они и пришли к батрачкам в юрту — держась за руки.

Дверь была снаружи обшита обледенелой коровьей шкурой. В юрте было сыро, холодно и темно, хотя камелек горел довольно ярко. У камелька столпилось несколько девушек, протягивая к огню озябшие руки. Рваные шубы на избитом заячьем меху не грели.

Увидя Эхова, девушки разбежались. Фелла спряталась за спину шестнадцатилетней Кати, сидевшей на нарах.

— Вы чего испугались? — спросила Майя. — Это Аркадий Романович, мой учитель. Вы не бойтесь его.

Девушки продолжали сидеть не двигаясь. Майя подошла к Фекле и подвела ее за руку к Эхову.

— Саас хас?[6]— спросил Эхов, ласково глядя на девочку.

— Двенадцать, — по-якутски ответила за Феклу Майя.

— Мама у тебя есть?

Фекла, видимо, не поняла, о чем у нее спросил русский, и Майя опять за нее сказала:

— Мама у нее умерла.

— А отец? — вырвалось у Эхова по-русски.

Майя перевела Фекле вопрос Аркадия Романовича.

Девочка не имела никакого понятия об отце: есть ли он у нее или нет и вообще был ли когда-нибудь.

Эхов провел рукой по голове девочки. Волосы у нее были жесткие, давно не мытые.

Остальные, которые посмелее, вернулись к камельку, не сводя с русского глаз.

Эхов спросил по-якутски, не желают ли они учиться читать. Одна из девушек прыснула, смеясь, видимо, над его произношением.

Майя повторила вопрос учителя.

Девушки молчали, глядя в пол. Наконец Фекла ответила, что хозяин не разрешит им заниматься вместе с Майей.

— У нас нет свободного времени, — вздохнула Катя.

Другая девушка сказала, что можно было бы заниматься вечером, после того как коров загонят в хотон и подоят, но разрешит ли хозяин.

— Мама разрешит нам вместе заниматься, — обнадежила девушек Майя.

Назавтра вечером Эхов и Майя опять пошли в юрту. Девушки, поеживаясь от холода, окружили гостей. Эхов рассадил их на нарах и при свете камелька стал показывать буквы, вырезанные из картона. Майя громко повторяла название каждой буквы и, когда нужно было, объясняла по-якутски.

Усталые девушки слушали рассеянно, не проявляя особого интереса. У одной только Феклы глаза блестели любопытством. Буквы она запоминала лучше всех.

С тех пор так и повелось: Эхов и Майя приходили вечерами в юрту и занимались с батраками азбукой. Фекла звонко смеялась, когда кто-нибудь из девушек путал букву. И называла правильно. Эхов хвалил девочку и прямо расцветала.

Однажды Эхов попросил девушек что-нибудь спеть. Они смущенно переглядывались, но ни одна из них не решалась запеть первой. Выручила всех Факла: тоненьким голоском запела на незнакомый Эхову мотив. Девушки низкими голосами подхватили песню, не глядя на учителя. Эхов не понимал, о чем поется в песне, но мелодия, грустная и нежная, тронула его сердце, и он стал тихонько, без слов, вторить батрачкам.

«Изучу якутский язык и начну записывать песни», — решил Аркадий Романович.

В юрту вошел хозяин. Песня смолкла. Харатаев тяжелыми шагами подошел к столу, кнутовищем смешал разложенные по порядку буквы, повернул к девушкам злое лицо. Те сидели не двигаясь, вобрав головы в плечи, словно в ожидании ударов.

«Бить не дам», — мелькнула у Эхова мысль, и он в упор посмотрел на Харатаева. Тот поймал этот взгляд, окинул учителя с головы до ног, точно впервые увидел.

— Батрачек грамоте учишь? — спросил он.

«До чего же противный голос», — вдруг открыл для себя Эхов.

— Как видите, — спокойно ответил учитель и попытался улыбнуться.

— Хочешь продолжать жить под моей крышей, учить мою дочь грамоте и получать от меня заработок — сюда больше ни ногой.

Аркадий Романович, боясь наговорить дерзостей, смолчал. Он неторопливо собрал со стола буквы, спрятал их в карман и, не говоря ни слова, вышел из юрты.

Эхов вынужден был прекратить занятия с батраками, но продолжал с ними общаться, расспрашивал о родителях, о заработке. Оказывается, работали девушки почти задаром, за харчи и отрез ситца на платье.

К четырнадцати годам Майя вытянулась и еще больше похорошела. «Понимает ли она, что отец у нее хищник? И какой будет ужас, если Майя усвоит его волчьи повадки! — думал Эхов. — Надо открыть ей глаза на этот мир, полный несправедливостей. И я это сделаю, чего бы мне ни стоило. Пусть потом выгонят, посадят в тюрьму, зато эта милая девушка станет человеком».

Приближались рождественские праздники. В прошлом и позапрошлом году Аркадий Романович накануне рождества уезжал в Вилюйск к своему другу, ссыльному студенту, и там проводил праздники. На этот раз он остался дома.

Вечером в комнате перед иконами Харатаев зажег свечи и, размашисто крестясь, стал молиться. Ульяна и Майя, стоя позади главы семьи, тоже стали креститься, подражая ему. Эхов стоял у стены и молча наблюдал за ними. Майя оглянулась и увидела, что учитель не молится. Ей даже показалось, что на губах у него застыла улыбка.

Утром перед иконами снова зажгли свечи. Харатаев, как и вчера, стал впереди своих домочадцев и, крестясь, забормотал слова молитвы. Майя стала позади учителя, желая посмотреть, будет ли учитель молиться. Эхов как ни в чем не бывало стоял перед иконами и смотрел куда-то в сторону.

«Неужели ему ничего не нужно от бога?» — удивленно подумала девочка.

После праздников учеба у Майи возобновилась. Вечерами, после занятий, она забегала на часок к батрачкам в юрту и слушала там рассказы об оживающих покойниках и домовых. Больше всех знала про это Фекла. Все ее рассказы были такими страшными, что волосы становились дыбом. Чтобы было еще страшней, Фекла засыпала огонь золой, и мрак усиливал ощущение ужаса.

— От кого ты все это слышала? — спрашивали у Феклы.

Фекла, глядя на девушек узкими щелками-глазками, отвечала:

— Бабушка Ньалбарытта рассказывала, когда я была маленькой.

О недавно умершей старухе Ньалбарытте из Хампы все были наслышаны. Она больше всех знала старинных поверий и охотно их рассказывала.

Девушки верили в существование домовых, водяных, чертей. Верила и Майя и однажды спросила у своего учителя:

— Аркадий Романович, а вы видели домового?

— Никаких домовых, Майя, нет. Чертей тоже нет!

— А бога?.. — Майя даже испугалась своего вопроса.

— Бога тоже нет. Все это выдумки священнослужителей. Они сами не верят в свою выдумку.

Майя была потрясена: до этого верила каждому слову учителя, как верят в самый непререкаемый авторитет, и вдруг — бога нет…

Эхов улыбнулся и рассказал Майе, как после суда, сидя в каземате Петропавловской крепости, он от скуки попросил прислать к нему священника. Пришел священник и елейным