Декстер в деле - Джеффри Линдсей

Буквально с первых же предложений мои брови сами полезли на лоб. Брошюра оказалась этаким манифестом, полным бряцающей страсти, перевести которую, пожалуй, адекватно можно было бы лишь на немецкий. Раздвинуть рубежи искусства! Новые грани ощущений! Разрушить условности, отделяющие искусство от жизни! Долой замшелую Академию искусств! Пускай Крис Берден, Рудольф Шварцкоглер, Давид Небреда и другие первопроходцы сделали свое дело; настало время сокрушить все стены! Вперед, в двадцать первый век! «Вперед» нам предлагалось рвануть прямо сегодня, посредством нового шедевра под названием «Нога Дженнифер».

Подобная пылкость в сочетании с чрезвычайно идеалистичным настроем всегда казалась мне весьма опасным сочетанием, даже где-то забавным… вот только в данную минуту забавлялся Кое-Кто Другой, веселился от души… Из глубоких склепов Дома Декстера раздался тихий смех и посвист Темного Пассажира, и, как всегда, его веселье обострило мои чувства… Что-то здесь не так. В самом деле, неужели Темный Пассажир способен оценить художественную выставку?

Теперь я озирался по сторонам с иными ощущениями. Шепот зрителей, толпившихся возле экранов, уже не казался мне данью почтения к искусству. В их приглушенном бормотании почти неразличимо шелестело недоверие на грани ужаса.

Я взглянул на Риту. Жена читала, хмурилась, качала головой.

— Про Криса Вердена я слышала, он американец. Но этот вот, Шварцкоглер… — Она запнулась на сложной фамилии — в конце концов, все эти годы Рита учила французский, а не немецкий. — Ох… — Она дочитала и покраснела. — Тут пишут, он… он отрезал свой собственный… — Рита подняла голову и обвела взглядом людей в комнате. Все молча таращились на экраны. — Господи…

— Может, пойдем отсюда? — предложил я. Мой внутренний друг веселился вовсю.

Но Рита уже шагнула к ближайшему экрану и увидела, что там. Рот ее непроизвольно открылся, губы задергались, словно пытались выговорить очень длинное и сложное слово.

— Там… там… там… — лепетала она.

Я коротко взглянул на экран и убедился, что Рита снова права: все происходило именно там.

«Там» демонстрировали видеосюжет о некоей девушке в наряде стриптизерши: сплошь перья и блестки. Такой костюм обычно предполагает завлекательную, соблазнительную позу, но вместо этого девица задрала одну ногу на стол и размахнулась вибрирующей пилой. Запрокинула голову, широко открыла рот в мучении… Пятнадцать коротких секунд без звука. Сюжет закончился и вновь вернулся к началу: девушка проделала все то же самое еще раз.

— Боже мой… — пробормотала Рита. — Это… это, видимо, монтаж, какой-то фокус… Наверняка!

Я не был столь уверен. Во-первых, Пассажир уже и раньше намекал мне, что тут творятся любопытные дела.

А во-вторых, я слишком хорошо узнал выражение на лице девушки в кадре благодаря моим собственным художественным упражнениям. Боль ее была настоящая, это совершенно точно, подлинная мука на грани, и все же, несмотря на обширный опыт, я еще ни разу не встречал человека, желающего самолично причинить себе столько страдания. Теперь понятно, что так рассмешило Пассажира. Хотя самому мне было уже не смешно — если такие вещи войдут в моду, придется искать себе новое хобби.

Однако любопытный поворот сюжета… в иных обстоятельствах мне бы очень хотелось взглянуть на остальные экраны. Теперь же… у меня возникла некая ответственность за Риту — подобное зрелище явно не для нее.

— Идем отсюда, — позвал я. — Съедим по десерту!

Жена лишь покачала головой и повторила:

— Наверняка монтаж!

И шагнула к следующему экрану.

Я двинулся за ней и был вознагражден еще одним пятнадцатисекундным закольцованным сюжетом: та же девушка, в том же наряде. На этот раз она срезала кусок плоти со своей ноги. На лице ее теперь застыла тупая, бесконечная агония, словно боль длилась так долго, что сделалась привычной, но оттого не менее мучительной. Так странно… мне вдруг вспомнилось лицо героини из фильма, который Винс Мацуока притащил на мой мальчишник перед свадьбой, — кажется, «Бардак в студенческой общаге» или вроде того. Сквозь боль и усталость на этом лице светилось какое-то странное удовлетворение из разряда «Вот вам всем, видели?!». Так девушка любовалась собственной ногой, мясо с которой до самой кости было срезано от коленки до голени.

— Боже мой, — прошептала Рита и переместилась к следующему экрану.

Я не делаю вид, что понимаю человеческую натуру. По большей части я пытаюсь относиться к миру с позиций логики, хотя это сильно усложняет мои попытки разгадать, почему люди поступают так, а не иначе. Понимаете, Рита мне всегда казалась очень милой, жизнерадостной и светлой вроде героини детских книжек. Она могла расплакаться при виде сбитой кошки на дороге. А тут, пожалуйста, методично изучает экспонаты самой страшной выставки в своей жизни. Знает, что на следующем экране будет все то же самое и даже хуже, — наглядная, отталкивающая гадость. И все равно не мчится к выходу, а невозмутимо переходит к следующему экрану.

В галерею приходили новые посетители, и я наблюдал, как на их лицах отражается ужас. Пассажиру здесь явно нравилось, меня же, честно говоря, затея с выставкой порядком утомила. Я не мог постичь смысл происходящего действа. В конце концов, в чем соль? Ладно, Дженнифер режет себе ногу по кусочкам. Ну и что? К чему стараться, причинять себе немыслимую боль, ведь рано или поздно жизнь и так все это сделает за вас? Что это доказывает? И что будет дальше?

Рита тем не менее была решительно настроена пройти сквозь все неприятности и неуклонно перемещалась от одного видеосюжета к другому. Мне оставалось лишь следовать за ней и благородно терпеть повторяющиеся восклицания «Боже мой, Боже мой!» после каждой новой гадости.

В дальнем конце помещения собралась особенно большая группа зрителей. Они смотрели на что-то за ограждением, но нам с нашего места была видна только металлическая рама. Судя по их лицам, в раме было нечто сногсшибательное, настоящая кульминация выставки. Мне уже хотелось оказаться там скорее и разделаться со всей этой галерей, однако Рита настаивала на том, чтобы сначала отсмотреть все видеосюжеты. В каждом из них героиня вытворяла все более чудовищные штуки со своей ногой, и, наконец, на последнем экране, в фильме длиной чуть больше обычных пятнадцати секунд, она просто сидела и пялилась на свою ногу, от которой почти ничего не осталось, — лишь гладкая белая кость от колена до щиколотки. Ступня была нетронута и казалась непонятным отростком на бледной длинной ноге.

Теперь выражение на лице Дженнифер сделалось еще более странным: истощенная, ликующая боль, как будто девушка кому-то что-то наконец-то явственно доказала. Я снова посмотрел в буклет, но что именно художница нам доказывала, там не объяснялось.

Рита, очевидно, тоже этого не знала. В каком-то молчаливом онемении она смотрела и смотрела завершающий сюжет и лишь на третьем круге снова покачала головой и, будто загипнотизированная, сделала шаг в сторону. Моя жена устремилась в дальний конец помещения, туда, где большая группа людей столпилась у металлической рамы.