Драконий жемчуг - Наталья Колесова

За спиной помолчали.

— Что еще за бабушка?

— Моя.

— И зачем она тебя послала?

— Тревожилась, как вы устроились. За здоровье старого господина. За благополучие молодого господина, — добросовестно изложила Ха На. Про перемену ветра говорить не стала — и сама не понимала. — Может, помочь надо чем.

Хватка немного ослабла.

— А что, твоя бабушка какая-нибудь богатая госпожа?

— Нет, почему, хэнё она, — удивилась девушка. Жесткие руки разжались так внезапно, что Ха На чуть не упала. Парень рывком развернул ее к себе.

— Меня что, жалеет какая-то… ноби?!

Близкое холеное — не палило его солнце на рисовых полях, не просаливала морская вода, — злое лицо. Отчего-то забота оскорбила его куда больше, чем выдуманное им самим шпионство. Кто ищет обиды, найдет ее себе всегда и всюду; радовался бы, что хоть кто-то о нем беспокоится и добра желает! Открыла рот Ха На, чтобы парня вразумить… но пожала плечами, на которых лежали тяжелые руки. Кто она ему? Раз родители не воспитали как должно, уже не переломишь; что выросло, то выросло… Только и сказала:

— Здравствуйте, тетушка!

Женщина у печки спохватилась, рот закрыла, руки под фартук спрятала и даже поклонилась суетливо — от растерянности.

Парень вновь встряхнул незваную гостью за плечи — да так у нее голова в конце концов отвалится! Прошипел:

— Со мной говори!

А толку-то? Ха На уставилась в близкие недобрые глаза и постаралась произнести со всей возможной кротостью:

— Я ответила на все ваши вопросы, господин. Прошу, отпустите меня.

Не получилось: видать, островная вежливость была ему не по вкусу.

— Смотрю я, здесь и девки, и ноби слишком наглые — прямо в глаза глядят! Проваливай, да чтобы больше я тебя здесь никогда не видел!

Еще и в спину подтолкнул так, что Ха На, пролетев через полдвора, упала, ладони и колени о камни разбив. Вставала медленно, отряхивая руки и юбку. Вместе с пылью пыталась выхлопать из себя злую обиду. Сам-то давно в зеркало смотрел? Сосланный, из имущества только гонор да память о лучших денечках, а туда же — вана[7] из себя строит!

Иногда уесть сильнее может вовсе не ругань, а простая насмешка. Ха На согнулась в притворно-почтительном поклоне.

— Простите, господин, что докучаем вам ненужной заботой и вниманием! Если б знали, что вы тут на золотых блюдах небесные дары вкушаете, то и близко бы к вашему нефритовому дворцу не подошли!

И, повернувшись, похромала к выходу со двора. Услышала за спиной разъяренное «Ах, ты ж!». Попыталась увернуться, но янбан вновь ухватил ее — теперь за косу.

— А ну стой!

— Вижу, развлекаетесь?

Оба глянули в сторону ворот. Там, прислонившись плечом к камню, стоял улыбавшийся Ли Сын Хи. Сын чиновника Ли. Тот самый, при виде кого у девушки слабели колени и горели щеки. И сейчас он видит ее такой: грязной, жалкой, злобно схватившейся с безмозглым задирой!

— Отпустите девочку.

Но янбан лишь намотал косу на кулак, подтащив к себе зашипевшую от боли хэнё. Смотрел, откинув голову и подняв брови. Хотя и был он пониже чиновничьего сына, получилось все равно свысока. Может, этакому взгляду как раз в столицах и обучают. Но Ли Сын Хи с его ростом, открытым взглядом и солнечной улыбкой смотрелся, по мнению девушки, куда внушительней.

— А это что, твоя ноби?

— Нет, королевская хэнё. Не знаю, чем уж она перед вами провинилась, но уверен, не со зла. Отпустите девочку.

Ха На скосила глаза на янбана. Тот тоже улыбался. Но улыбка вопреки обыкновению делала его лицо еще злее и надменнее.

— А то что?

Сын Хи демонстративно вздохнул.

— А то покалеченная хэнё принесет в казну мало податей. И за это ее потом еще и наказать придется.

Янбан некоторое время смотрел на него сощуренными глазами, потом резко разжал пальцы. Ха На тут же предусмотрительно отскочила в сторону. Потерла горящую припухшую кожу затылка — удивительно, что еще волосы с корнем не вырвал! Бочком прошла в воротах мимо сына господина Ли.

— Постой, — сказал тот, подняв руку, но ее не коснувшись. — Как здоровье твоей бабушки, Ха На?

— Ей лучше, господин, — отозвалась девушка, упорно глядя себе под ноги. Знала, что, если посмотрит в его приятное приветливое лицо, язык просто онемеет.

— Это радует. Иди же.

Ха На низко поклонилась, исподлобья бросила многообещающий взгляд на ссыльного янбана — тот взирал хмуро — и быстро-быстро пошагала по еле видной тропинке к деревне.

* * *

Девчонка стала ему неожиданным спасением.

Ким Сон[8] Ён был как будто оглушен всем происходящим: внезапный арест отца, скорый несправедливый суд, лишение всего имущества, расставание со столицей и с родным домом, долгое мучительное путешествие… Во время плавания отец страдал морской болезнью и не поднимался на палубу. Зато молодой человек почти все время находился наверху, дыша полной грудью и рассматривая горизонты с торчащими то там, то сям туманными островками. Здесь, в Южном море,[9] можно было воочию убедиться, что родная страна — действительно «страна тысячи островов». И на самый большой из них сейчас везли его семью. Вернее, то, что от нее осталось: отец, он сам да пара старых домашних слуг.

Но в плавании — то ли из-за созерцания безбрежной водной глади, сливающейся с небом, вечно движущихся волн, которых не беспокоят песчинки человеческих судеб; то ли потому, что в душе или в памяти ворочалось нечто столь же огромное, готовое вырваться наружу, — тоска отступила, и настроение стало неожиданно приподнятым. Словно морской ветер, ветер перемен обещал что-то грандиозное и захватывающее.

Вот тебе и грандиозное!

Чиновник Ли Мэн Сок, олицетворение здешней уездной власти, с лицом хитрым и продажным, не скрывающий злорадства по поводу судьбы рухнувшего с такой высоты министра Кима. И они с отцом теперь будут зависеть от его прихотей и милостей! Жилище дряхлое, убогое, стоящее на всех ветрах вдали от городка и даже от рыбацкой деревни. Им предстоит провести всю оставшуюся жизнь среди рыбаков, крестьян и ноби…

Девчонка с глазами любопытного зверька, дерзкая и верткая, внезапно вытряхнула Сон Ёна из серого тумана меланхолии, как из заточения в пыльном мешке. Целых полчаса он не думал о несправедливости бытия, о потерянной фамильной чести, о своей разрушенной жизни. Злился, ругался, даже немного дрался — и все это безотносительно собственной печальной судьбы.