Ее незабываемый испанец - Джеки Эшенден

Но теперь все изменилось. Оливию похитили, и женщина, которую я защищал с тех пор, как она была совсем маленькой, — женщина, которую я защищал даже сейчас, хотя она никогда об этом не узнает, — была беременна моим ребенком. Что делало все очень, очень ясным.

Последние четыре года я держал Дженни на расстоянии, чтобы уберечь ее как от моего отца, так и от себя, но одна ночь положила этому конец. Одна ночь и… мое отсутствие контроля. В течение двух дней после того, как я узнал, что она беременна, я обдумывал различные планы. Я намеревался держаться подальше от Дженни, но при этом следить за тем, чтобы она и ребенок были в безопасности. Как бы там ни было, ни одного достойного варианта я так и не нашел.

Маленькая выходка Валентина подсказала мне решение. Я никогда не верил в судьбу, но сейчас, похоже, мне придется поверить в нее. Всего за час моя жизнь круто изменилась. Дженни была здесь, беременная. Валентин похитил Оливию. Что это, если не проделки судьбы?

Я пришел сюда с намерением сообщить Дженни о своих планах. Разумеется, я не ожидал, что ее стошнит на мои ботинки. Как всегда, моей первой реакцией было убедиться, что с ней все в порядке, — я уже сделал шаг, чтобы подхватить ее на руки. Но была причина, по которой я должен был держать себя в узде, когда дело касалось ее, поэтому я остановился. Это не улучшило моего настроения.

К счастью, в доме полно прислуги. Через десять минут пол был чистым, а мне принесли новые туфли. Дженни сидела в кресле, выпрямив спину и уставившись невидящим взглядом на нетронутый стакан воды. На ней было черное платье из сетевого магазина, поверх него — выцветший черный кардиган, на ногах — дешевые черные туфли-лодочки. Удручающая скромность наряда указывала на плачевное состояние ее финансов, и это тоже выводило меня из себя. Я снова ругал себя за то, что все эти годы не посылал ей денег, чтобы помочь. Несмотря на то что я пытался дистанцироваться от Дженни, мне следовало помогать ей финансово. Впрочем, вряд ли она приняла бы помощь.

Кейтлин, ее мать, была эксцентричной золотоискательницей, и Дженни всегда заверяла, что никогда не будет такой, ни внешне, ни внутренне. Сейчас темно-каштановые волосы Дженни были собраны в небрежный пучок, кудрявые локоны, выбившиеся из прически, спадали на затылок и маленькие уши. Она была очень бледной и напряженной — шея, плечи, ладони, сцепленные на коленях, невидящий взгляд. Ее длинные, темные и удивительно густые ресницы оттеняли белизну ее нежного округлого лица… Дженни вся казалась мягкой и округлой — по-детски пухлые щеки, губы, напоминающие розовый бутон, волнующая выпуклость пышной груди и щедрые бедра. Я вспомнил, какой мягкой она была, такой горячей под моими руками той ночью в саду, на траве под сенью роз. Дженни была такой, какой я ее себе представлял, она воплотила все мои фантазии…

Я посмотрел на нее сверху вниз, рассчитывая услышать объяснения. Я хотел знать, почему она не пришла ко мне, когда узнала, что беременна. И почему пришла сейчас? Явно не для того, чтобы проститься с моим отцом. Даже Кейтлин, ее мать, вторая экс-жена моего отца, с которой он развелся несколькими годами ранее, сегодня не пришла.

— Я жду, Дженни, — сказал я, пытаясь обуздать свое нетерпение. Ситуация с Валентином требовала внимания, собравшиеся ждут от меня заявления и ответных действий. Однако сначала я должен решить этот вопрос. — Почему ты здесь, если не хотела сообщать мне о беременности?

Дженни крепче сцепила на коленях длинные изящные пальцы, так что побелели костяшки.

— Разве это имеет значение?

Чистый, сладкий звук ее голоса поразил меня, как электрический разряд, хотя этого не должно было случиться. Я знал этот голос много лет. С первого дня, как Дженни попала в наш дом, я старался оберегать ее. Она была ребенком, и очень ранимым, а я лучше, чем кто-либо другой, знал, как мой отец любит манипулировать детьми. С девятнадцати лет я усердно работал в «Сильвер компани», много путешествовал по делам корпорации и все же делал все возможное, чтобы присматривать за Дженни. Затем однажды она вернулась домой на летние каникулы, и я обнаружил, что передо мной стоит женщина, а не девочка, и все изменилось.

Я всегда хотел иметь семью — жену и детей. Оливия идеально подходила для того, чтобы стать матерью моих наследников, главным образом потому, что я не испытывал к ней ничего, кроме уважения. Я не любил ее. Я не хотел ее. Она не вызывала во мне никаких чувств — ни любви, ни страсти. Что было хорошо. Эмоциональная дистанция важна. Эмоции делают человека слабым.

Каждый раз при встрече Дженни улыбалась мне. Тогда я жил ради этих улыбок. Они были словно маленькие проблески света во тьме. Но сегодня она не одарила меня теплой улыбкой. Ее округлый подбородок выпятился, и выражение крайней решимости ожесточило ее мягкие черты, погасив внутренний источник света.

— Да, я беременна, и теперь ты знаешь об этом. Так что, если ты не возражаешь, я пойду. Я сожалею о кончине Доминго, прими мои соболезнования, но, кроме этого, мне больше нечего сказать.

Дженни всегда была доброй и сострадательной, но за мягким характером скрывались стальная воля и упрямство. И все же она никогда раньше не проявляла эти качества при мне, а сейчас упрямство и даже враждебность были в ее взгляде.

Да, я это заслужил. Я помнил ту ночь более отчетливо, чем хотел. Дженни в моих объятиях, ее лицо раскраснелось от страсти. Она сказала мне, что любит меня, и тогда я понял, что натворил. Мой гнев вырвался наружу, как бы сильно я ни пытался его остановить. Я был жесток с ней. Я причинил ей боль. Намеренно. Я хотел, чтобы Дженни была как можно дальше от меня. Не вышло. Я не сожалел тогда о тех грубых словах три месяца назад, но сейчас сожаление закралось в мое сердце.

— Возможно, тебе нечего мне сказать, — начал я. — Тем не менее я должен кое-что сказать тебе.

Подбородок Дженни поднялся чуть выше.

— Неужели? И почему ты думаешь, что мне будет интересно выслушать хоть что-то из того, что ты хочешь сказать?

Во мне пробудились эмоции, которых не было очень давно. Любопытство. Интерес.

Это было не просто упрямство, которое я видел в ней раньше. Это было нечто большее, проблеск стальной воли, которая, возможно, не уступала моей собственной. Дженни никогда раньше ни в чем