Общество усталости. Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива - Хан Бён-Чхоль

это текст, взятый из главы «Общества выгорания» англоязычного издания. Фактически в нем дан ответ на вопрос, почему из новейших версий «Общества усталости» выпала последняя глава. Бён-Чхоль Хан вспоминает миф о Прометее, который является прообразом субъекта общества достижений. Орел пожирает постоянно восстанавливающуюся печень Прометея, что символизирует ту самую самоэксплуатацию. И хотя Прометей страдает от бесконечной усталости, Хан вспоминает Кафку, сказавшего «устало закрылась рана», что намекает на целительную усталость. Так в новейшей версии логически связываются начало и конец книги: общество усталости не равно обществу выгорания. В обществе усталости можно спастись, выбрав подходящий вид усталости, предполагающий созерцания. Видимо, Хан передумал называть современный ему мир «Обществом выгорания». Или, возможно, он оставил потенцию думать так о себе англоязычным читателям. Кто знает, может быть, они выгорели куда больше, чем немцы или корейцы, у которых еще есть шанс открыть в себе потенциал ни-для-чего?

Александр Павлов, д. филос. н., профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ведущий научный сотрудник, руководитель сектора социальной философии Института философии РАН

Усталый Прометей. Предисловие к шестому изданию

Миф о Прометее можно истолковать как картину психического аппарата у сегодняшнего субъекта достижений (Leistungssubjekts), который насилует самого себя, ведет с самим собой войну. Субъект достижений, который мнит себя свободным, в действительности скован, как Прометей. Орел, что пожирает его постоянно растущую печень, – это его альтер эго, с которым он ведет войну. В таком прочтении отношение Прометея к орлу – это отношение к самому себе, отношение самоэксплуатации. Боль самой по себе безболезненной печени – это усталость. Поэтому Прометей как субъект самоэксплуатации оказывается охвачен бесконечной усталостью (Müdigkeits). Он – прафигура общества усталости (Müdigkeitsgesellschaft).

В очень таинственном рассказе «Прометей» Кафка предлагает интересную трактовку мифа: «Боги устали, устали орлы, устало закрылась рана»[7]. Кафка видит здесь целительную усталость, усталость, которая не вскрывает раны, а закрывает их. Устало закрылась рана. Данное эссе также ведет к рассмотрению целительной усталости. Той усталости, что коренится не в безостановочной гонке вооружений, а в дружелюбном разоружении Я.

Нейрональное насилие

У каждой эпохи есть свои основные болезни. Так, была бактериальная эпоха, которая, однако, закончилась не позже изобретения антибиотиков. Несмотря на огромный страх перед пандемией гриппа, сегодня мы живем не в вирусную эпоху. Благодаря методам иммунологии, мы уже оставили ее позади. Начавшийся XXI век, с патологической точки зрения, определяется не бактериями и не вирусами, а нейронами. Нейрональные заболевания, такие как депрессия, синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), пограничное расстройство личности (ПРЛ) или синдром эмоционального выгорания (СЭВ), определяют патологический ландшафт начавшегося XXI столетия. Они – не инфекции, а инфаркты, обусловливаемые не негативностью иммунологического Другого, а переизбытком позитивности. Поэтому они ускользают от любого иммунологического метода, направленного на защиту от негативности Чужого.

Прошлый век был иммунологической эпохой. Это была эпоха, в которой внутреннее и внешнее, друг и враг или же Свое и Чужое ясно разделялись. Холодная война также следовала этой иммунологической схеме. Да и иммунологическая парадигма прошлого века сама полностью управлялась словарем холодной войны, последовательно военным диспозитивом. Атака и защита определяют иммунологическое действие. В этот иммунологический диспозитив, который распространяется с биологического на социальное и далее – на общественную сферу в целом, вписана слепота: защищаются от всего, что является Чужим. Предметом иммунной защиты является чуждость как таковая. Даже если Чужое не имеет никакого враждебного намерения, даже если от него не исходит никакой опасности, его элиминируют в силу его инаковости.

В последнее время появились разнообразные дискурсы об обществе, которые явно используют иммунологический способ объяснения. Тем не менее актуальность иммунологического дискурса нельзя считать знаком того, что сегодня общество организовано иммунологически больше, чем когда-либо. То, что парадигму специально делают предметом рефлексии, часто является знаком ее заката. Уже некоторое время незаметно идет смена парадигм. Конец холодной войны произошел прямо в ходе этой смены парадигм1. Сегодня общество все больше принимает конфигурацию, которая полностью ускользает от иммунологической схемы организации и защиты. Она характеризуется исчезновением инаковости и чуждости. Инаковость – это основная категория иммунологии. Всякая иммунная реакция – это реакция на инаковость. Сегодня, однако, место инаковости занимает различие, которое не вызывает никакой иммунной реакции. От постиммунологического, даже постмодернистского различия больше не болеют. В иммунологическом плане оно является Тем же самым2 (Gleichen). В различии в равной мере отсутствует жало чуждости, которое могло бы вызвать сильную иммунную реакцию. Чуждость также притупляется до формулы потребления. Чужое отступает перед экзотическим. Турист странствует по нему. Турист или потребитель – это уже не иммунологический субъект.

Поэтому Роберто Эспозито кладет в основу своей теории immunitas ложную посылку, когда он утверждает: «В любой из дней прошлого года могло случиться так, что в газетах, может быть даже на одной и той же странице, сообщалось о различных на вид событиях. Что имеют между собой общего такие явления, как битва против вспышки новой эпидемии, сопротивление запросу об экстрадиции главы иностранного государства, которого обвиняют в нарушении прав человека, укрепление ограждений против нелегальной иммиграции и стратегии, направленные на нейтрализацию новейшего компьютерного вируса? Ничего, если прочитывать их в рамках соответствующих, отделенных друг от друга областей медицины, права, социальной политики и компьютерных технологий. Разумеется, все становится иначе, если отнести их к интерпретационной категории, исконная особенность которой как раз и состоит в способности трансверсально пересекать эти отдельные языки и относить их к одному и тому же смысловому горизонту. Как ясно из заглавия этого тома, в качестве такой категории я полагаю “иммунизацию”. <…> Все вышеприведенные события, несмотря на их лексическую негомогенность, можно объяснить защитной реакцией на опасность»3. Ни одно из событий, упомянутых Эспозито, не указывает на то, что мы находимся в иммунологической эпохе. Так называемый «иммигрант» также не является сегодня иммунологическим Другим, Чужим в особом смысле, от которого исходила бы опасность или которого боялись бы. Иммигрантов или беженцев воспринимают скорее как бремя, чем как угрозу. Да и проблеме компьютерного вируса больше не соответствует столь большая общественная вирулентность. Поэтому неслучайно, что Эспозито в своем иммунологическом анализе обращается не к проблемам настоящего, но без исключения к темам из прошлого.

Иммунологическая парадигма несовместима с процессом глобализации. Инаковость, вызывающая иммунную реакцию, противилась бы процессу стирания границ. Иммунологически организованный мир имеет особую топологию. Его пронизывают границы, переходы и пороги, ограды, рвы и стены. Они затрудняют универсальный процесс обмена и взаимодействия. Всеобщий промискуитет, охватывающий в наши дни все области жизни, и отсутствие иммунологически действенной