Глина - Дэвид Алмонд

Я тряхнул головой, закатил глаза — ну да, мол, провел ты меня. Смотрю на Стивена, ухмыляюсь.

— Меня зовут Стивен Роуз, Дейви, — . говорит он.

— Дейви! — Это Джорди орет.

Я бегом к машине. Выезжаем с кладбища. Священник разглядывает меня в зеркало заднего вида.

— Все хорошо, Дейви? — спрашивает.

— Да, святой отец.

— Вот и славно, — говорит. — Может, именно такой, как ты, этому пареньку и нужен. — И улыбается. — Подзаработали нынче утром? — говорит.

— Да, святой отец, — отвечаем.

— Все они не в своем уме, — говорит Джорди.

— Чего? — переспрашиваю.

— Все ку-ку. Вся семейка. Отродясь такими были. И будут. Так мой папа сказал.

— Да ну?

— Вот и ну. А главным психом из всех был Стивенов дед.

— А твой папа откуда знает?

— А он его видел. Звали его Роки Роузом. Он показывал фокусы с гипнозом в барах в Каллеркотсе и Уитли-Бее. Заставлял народ штаны стягивать, ссать под себя и…

— Врешь.

— Не вру. Фокусничал по-всякому, а платили ему выпивкой. Еще он на пляже фокусы показывал. Папа говорит, что видел его, когда был мелким. Говорит, у него на глазах одна старая карга нырнула в море прямо в одежке. А один мужик махал руками и стонал, потому что решил, что он чайка.

— Ни черта себе.

— Вот именно. Ни черта. Вот из какой он семейки. А еще родственники его уродцев на ярмарках показывали. Короче, все они чокнутые, нищие и не в своем уме.

А Роки, насколько я понял, в конце концов поселился в шалаше в лесу Плесси, страшный такой, весь обросший, а если кто подходил близко, так Роки давал деру.

— Ни черта себе.

— Угу. Еще бы. Он уже помер, уродцев распустили. Но теперь понятно, почему Стивен такой…

— Угу. Представить жутко.

Мы все-таки попытались представить, а потом Джорди сказал:

— Говорят, что Стивеновы родители пробовали жить по-людски — в нормальном доме, как нормальные люди, работать на нормальной работе, но…

— У них ничего не вышло.

— Вот именно.

— Представить жутко. Вот если бы в твоей семье…

— Если твой дед…

— И твоя мама…

— И единственная чертова тетка…

Мы попримолкли, только похрюкиваем. А потом как расхохочемся.

— Ни черта себе, — говорю. — Кранты ему! Кранты!

Сидим в пещере. Оба с ножами. Строгаем палочки. Решили воткнуть их у входа в каменоломню, прямо в грязь, острием вверх — такая ловушка.

— Мой папа говорит, ему просто нужны друзья, — говорю.

— Да ну?

— Угу. И мама тоже.

Я провел лезвием по палке. Прижал ее острие к ладони. Прямо как иголка. Представил, как Череп на нее наступит. Представил, как она вопьется ему в пятку. Подумал о заражении крови — вот Череп лежит в больнице Королевы Елизаветы, а врач говорит Череповой матери: «Мы не в состоянии ему помочь, миссис Черрис. Придется ампутировать ногу». Представил, как Череп скачет на костыле по Пелау до конца жизни. Нагнул острие и затупил, но так, чтобы Джорди не видел.

— Мама говорит, мы должны его навестить, — сказал я.

— Во губу раскатала.

— Говорит, представьте себя на его месте.

— А ты ей что?

— Ничего. Сказал, время будет — навестим. А она: «Да у вас пропасть свободного времени».

— Гм. — Джорди взял еще одну палочку. — Надо бы еще силки поставить, — говорит. — На боярышнике развесить — они в них впилятся и удавятся. А еще растяжки натянуть, чтобы они попадали в пруд.

Мы хорошо посмеялись, представляя, как наши враги свешиваются с веток или барахтаются в пруду.

А потом я прислонился спиной к камню. Глупость какая-то. Череп-то — да, настоящая сволочь. А дружки его — обычные пацаны вроде нас. Играют, как и мы, им страшно и весело, как и нам. Да и враждуем мы с ними лишь потому, что они из Пелау, а мы из Феллинга. Мы якобы презираем их за то, что они протестанты, а они якобы презирают нас за то, что мы католики, но, если честно, дело не в этом. Дело во вражде между Феллингом и Пелау. Она тянется уже неведомо сколько, с тех времен, когда папа был пацаном. Он хохотал, когда услышал, что она все продолжается, а когда мама попробовала переполошиться, он ей сказал, что это ерунда, обычная игра.

Вот только Череп… Он не как все. Когда он в тот день ухватил меня за горло, его дружкам пришлось помогать Джорди разжать его пальцы. А когда он скалился мне в лицо, я видел настоящую злобу, будто лик зла. «Падла католическая, — скалился он. — Католическая падла из Феллинга». Синяки и ужас не проходили много дней.

— Страшный он, правда? — говорит Джорди.

— Череп?

— Череп, ясное дело, страшный. Я про Стивена Роуза. Как по-твоему, он страшный?

— Ну не знаю. Обычный пацан вроде нас.

— Вроде нас? Ты обалдел, парень? Воет в сарае, таскает куски грязи по кладбищу…

— Глины.

— Какая разница? Живет у Дурковатой Мэри. Мамаша сбрендила, папаша помер, дед был уродом.

— Ну, если так поглядеть, и впрямь вроде как страшно.

— Вроде как? Да можно просто охренеть от страха. — Он заржал. — Ты думаешь то же, что и Я? — спрашивает.

— Не знаю, — отвечаю.

— А стоило бы, — говорит. — Именно такой пацан, как Стивен Роуз, нам и нужен.

И ткнул палкой в землю.

— Опа, — говорит. — Пошли постучим Дурке в дверь.

Дверь у Дурки была зеленая, краска с нее облезала. Дверной молоток ржавый, он скрипнул, когда Джорди потянул его на себя. А чтобы стукнуть по двери, пришлось приложить силу. Никто не вышел. Я облегченно вздохнул, повернулся.

— Опа, — говорю. — Похоже, ушли куда-то.

А Джорди как стукнет еще раз, потом еще.

— Кончай, Джорди, — говорю.

Тут за дверью раздались шаги, и в проржавевшую щель для писем вылупилась Дурка.

— Кто там? — спрашивает.

— Мы пришли к Стивену Роузу, — отвечает Джорди.

Наклонился поближе к двери. Меня к себе подтащил.

— Вот, смотрите, — говорит. — Это мы, миссис…

— Мисс Дунан, — подсказываю шепотом.

— Это мы, мисс Дунан. Вы нас на причастии видели. Мы подумали, может, Стивен погуляет с нами.

Она глаза закатила. Потом моргнула. Дверь приотворилась со скрипом, высунулось ее восковое лицо.