Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

Фрумин, мандат которого, несмотря на все старания конкурентов-сионистов, был все-таки подтвержден. — Того и гляди, заносы приостановят транспорт» …

Организационная Комиссия, в состав которой вошел и я, после десяти дней лихорадочной работы сорганизовала и провела выборы в центральный орган, долженствовавший представлять все организованное еврейство гор. Киева — общественные, культурные, филантропические организации, политические партии, кооперативы, больницы, профессиональные союзы и, наконец, синагоги и молитвенные дома. И 16 марта состоялось открытие «Совета объединённых еврейских организаций города Киева». А через пять дней, 21 марта, депутация от Совета могла приветствовать органы местной революционной власти по поводу провозглашенной Временным Правительством отмены всех вероисповедных и национальных ограничений[7].

В качестве участника депутации от «Совета объединенных еврейских организаций г.Киева» я впервые мог присмотреться ближе к самопроизвольно зародившимся органам — «Исполнительному комитету», Совету рабочих депутатов и Совету военных депутатов. Они помещались тогда в Дворянском доме, на Думской площади.

Чего-чего только не видел за эти годы в своих стенах этот серый дом, в котором до 1917 г, заседали одни только сонные генералы из Дворянской опеки и Дворянского депутатского собрания! В 1917 г. — Исполнительный комитет, а затем (после его переезда во Дворец) — Совет профессиональных союзов, в 1918 г. — немецкая комендатура, военно-полевой суд, и пр. армейские учреждения, в 1919 г. — Совнархоз, в 1920-1921 гг. — клуб какой-то красноармейской части…

В марте 1917 г. здание и мебель еще не были потрепаны, и помещение производило довольно эффектное впечатление. Исполнительный комитет стоя выслушал наше приветствие, на которое в теплых выражениях отвечал его председатель Н.Ф.Страдомский.

То была — в Киеве, как и во всей России, — эпоха приветствий, и я тогда уже от души жалел председателей всех этих приветствуемых учреждений и искренно удивлялся их долготерпению. Ведь каждый из нас — членов депутаций — приходил по одному разу; но каково было им всех нас выслушивать и каждому отвечать!.. Киевский «Исполнительный комитет» буквально осаждался желавшими его приветствовать. И особенно любопытно было наблюдать, как самые благонамеренные правительственные учреждения — губернское правление, консистория, суд, учебный округ и т.д. — одно за другим извлекали из своей среды своего самого либерального, а потому наиболее затертого сочлена и его устами выражали перед Исполнительным комитетом свой восторг по поводу совершившегося переворота. В течение двух месяцев такие депутации являлись почти каждый день; говорились речи, и затем члены исполнительного комитета поднимались с мест, пожимали руки депутатам и благодарили их…

Из президиума Совета рабочих депутатов нас встретил один только товарищ председателя А.В.Доротов. Наиболее торжественным оказалось посещение военного совета. В тот день в театре Бергонье было общее собрание офицеров киевского гарнизона. Мы решили передать ему наше приветствие и посетили это собрание. Я помню, как, стоя за кулисами и ожидая своей очереди, мы слушали одно за другим выступления офицеров. Все выступавшие как будто искренно желали служить новому строю. Но все были в ужасе от начинавшейся дезорганизации среди солдат, в ужасе от своего трагического бессилия. Помню, речь шла об организации охраны тюрьмы[8]. Никто не хотел браться за командование предназначенной для этого частью. Положение становилось все более и более напряженным. По просьбе председателя выступил полковник К.Оберучев — сотрудник «Киевской мысли», назначенный тогда комиссаром, а вскоре затем начальником Киевского военного округа. Он прочел собравшимся целую лекцию об организации службы и дисциплины в деморализованной армии. Его речь несколько подняла настроение, и, наконец, среди собравшихся нашелся смельчак, взявший на себя миссию охранять губернскую тюрьму.

Пришел и наш черед, мы вышли на сцену, и наш оратор — С.И.Флейшман — сказал несколько подходящих к случаю слов. Их встретили рукоплесканиями, но все же чувствовалась какая-то неловкость. Едва ли многие из присутствовавших в душе одобряли акт о равноправии. И едва ли многие выслушали с удовлетворением красивую речь, которую произнес в ответ на наше приветствие секретарь собрания, живописный Е.П.Рябцов — тогда присяжный поверенный[9], призванный по мобилизации, впоследствии избранный Киевским Городским Головой, а в 1919 году уже оказавшийся, по определению В.В.Шульгина, «революционной реликвией города Киева» …

Припоминаю еще одно наше приветственное выступление, относящееся к той же эпохе. Это было, кажется. 8 апреля. Собрался первый украинский национальный съезд, составленный из представителей всевозможных «спилок[10]» из всех городов и весей Украины. На этом съезде, закончившемся избранием Центральной Украинской Рады, впервые проявилась вся значительность украинского движения и, вместе с тем, организационные таланты его вождей.

Всем известно, — и украинцы справедливо на это жалуются, — что многие круги русской интеллигенции до 1917 года с каким-то легкомысленным пренебрежением относились к национальным движениям отдельных российских народностей и, в частности, к движению украинскому. Достаточно припомнить хотя бы появившиеся во время войны статьи по украинскому вопросу П.Б.Струве, которые тем болезненнее были восприняты в украинских кругах, что отвечать на них, но цензурным условиям, было невозможно. Нельзя было отговариваться ненародным характером украинского движения; ведь все наше освободительное движение перед революцией носило более или менее интеллигентский характер… Это, повторяю, легкомысленное пренебрежение к украинскому национальному движению со стороны русской и еврейской интеллигенции проявилось и в первые недели революции. Мы, в эти недели, не знали и не хотели знать ничего об украинстве и об его национальных домогательствах. И каждое напоминание о них, исходившее от заинтересованных кругов, воспринималось нами как грубая бестактность. Вскоре на этой почве предстояло разыграться довольно грозным конфликтам, из которых, как известно, победителями вышли украинцы.

Итак, 8 апреля в традиционном зале Купеческого собрания открылся Всеукраинский национальный съезд. Помню этот зал, переполненный молодой, чужой мне по настроениям и говору толпой. Помню седую голову проф. М.С.Грушевского, занимавшего центральное место за столом президиума. Помню его волшебную власть над всей этой неотесанной аудиторией. Достаточно было ему поднять руку с цветком белой гвоздики, которой был украшен стол, и зал затихал… После дипломатических приветствий председателя Исполнительного комитета Страдомского и губернского комиссара Суковкина слово получил председатель еврейского Совета д-р Быховский. Он произнес краткую, сдержанную речь (над редакцией которой мы проработали весь предыдущий вечер) и импровизированное заключительное личное приветствие Грушевскому, скрепленное публичным лобызанием…

8 апреля 1917 года был первый смотр украинских национальных сил и первая встреча украинской и русской общественности после революции. И приветствия, и поцелуи — все это было прекрасно и даже трогательно. Но от внимательного наблюдателя не могли уже в этот день ускользнуть предвестники совсем иных встреч в близком будущем.

Кроме посылки телеграмм, отправки депутаций и редактирования воззваний, деятельность вновь образованного «Совета объединенных еврейских организаций сводилась, главным образом,