Капитан Памфил - Александр Дюма

— Что такое, Жозеф? — наполовину проснувшись, спросил я.

— Ах, сударь! Дело в том, что ваша черепаха лежала на ковре, а я ее не заметил…

— И…

— И, право же, я сделал это нечаянно — стряхнул ее за окно.

— Болван!..

Я соскочил с постели.

— Надо же! — произнес Жозеф, чье лицо и голос вновь приняли успокаивающее выражение безмятежности. — Надо же! Она ест капусту!

В самом деле, животное, инстинктивно убрав все части тела в панцирь, случайно упало на рыхлую груду устричных створок, и это смягчило удар; найдя поблизости овощ по вкусу, черепаха тихонько высунула голову из-под щита и принялась завтракать так спокойно, будто и не падала с четвертого этажа.

— Я говорил вам, сударь, — повторял охваченный радостью Жозеф, — я же говорил вам, что этим животным ничего не делается! Так вот, видите ли, пока она ест, по ней карета проедет…

— Неважно, быстро спуститесь и принесите ее мне.

Жозеф повиновался. Тем временем я оделся, покончив с этим занятием до его возвращения, спустился к нему и застал его разглагольствующим посреди кружка любопытных, которым он объяснял, что же произошло.

Отняв у него Газель, я вскочил в кабриолет, который доставил меня к дому № 109 по улице Предместья Сен-Дени; там я поднялся на шестой этаж и вошел в мастерскую своего друга, в ту минуту занятого живописью.

Его окружали: медведь, игравший с поленом лежа на спине; обезьяна, сидевшая на стуле и по волоску ощипывавшая кисточку, и лягушка в банке с лесенкой, присевшая на третьей перекладине, — по этой лесенке можно было подниматься на поверхность воды.

Моего друга звали Декан, медведя — Том, обезьяну — Жак I[6], лягушку — мадемуазель Камарго.

С моим появлением все изменилось.

Декан поднял взгляд от чудесной маленькой картины «Ученые собачки», хорошо вам всем известной (в то время он заканчивал ее).

Том уронил себе на нос полено, которым он играл, и, ворча, ушел в свою конуру, выстроенную между двумя окнами.

Жак I проворно бросил кисточку себе за спину и, подняв соломинку, невинно потащил ее в рот правой рукой, одновременно почесывая ляжку левой, и с блаженным видом закатил глаза.

Наконец, мадемуазель Камарго томно поднялась на следующую ступеньку своей лесенки, что в любых других обстоятельствах можно было бы рассматривать как предсказание дождя.

А я, остановившись на пороге комнаты, положил Газель у двери со словами:

— Дорогой друг, я принес это животное. Как видите, я держу слово.

Газель была не в лучшем виде: движение кабриолета сбило ее с толку, и она, вероятно желая собраться с мыслями и за время пути обдумать свое положение, целиком спряталась под щит; таким образом, то, что я положил на пол, выглядело просто-напросто пустым панцирем.

Однако Газель, обретя равновесие и ощутив, что под ней твердая почва, решилась высунуть нос в верхнее отверстие своего щита; безопасности ради эту часть ее особы благоразумно сопровождали передние лапки; в то же время, словно все члены черепахи дружно повиновались некоей упругой внутренней пружине, из нижнего отверстия панциря показались задние лапки и хвост. Через пять минут Газель подняла все паруса.

Все же она еще немного полежала в дрейфе, качая головой вправо и влево, будто пыталась сориентироваться; затем ее взгляд внезапно сделался пристальным, и она, устремившись к морковке, которая валялась рядом с ножкой стула, служившего пьедесталом Жаку I, помчалась вперед так быстро, словно бежала наперегонки с Лафонтеновым зайцем.

Жак I вначале довольно равнодушно следил за приближением вновь прибывшей, но, догадавшись, какую цель та себе наметила, стал проявлять признаки настоящей тревоги, выражавшейся в глухом ворчании; по мере продвижения черепахи это ворчание сменялось пронзительными криками, прерывавшимися зубовным скрежетом. Наконец, когда Газели оставался всего один фут до драгоценного овоща, возбуждение Жака стало походить на подлинное отчаяние: одной рукой он ухватился за спинку своего стула, другой — за покрытую соломой перекладину и, видимо в надежде устрашить прихлебателя, явившегося отнять у него обед, стал изо всех своих сил трясти стул, лягаясь, словно конь, и сопровождая эти действия жестами и гримасами, способными, на его взгляд, остановить бесстрастно приближавшегося врага. Но все было напрасно: Газель не замедлила своего движения. Жак I уже не знал, какому святому молиться.

К счастью для Жака, в эту минуту подоспела неожиданная помощь. Том, при моем появлении удалившийся в свою будку, в конце концов привык к моему присутствию и, как все мы, стал внимательно наблюдать за происходящим. Сначала его удивило, что неведомое животное, благодаря мне ставшее его сотрапезником, способно шевелиться, и по мере приближения черепахи к морковке он следил за ней со все возрастающим любопытством. И поскольку он сам не пренебрегал морковью, то, увидев Газель совсем рядом с драгоценным овощем, он быстро пробежал три шага, поднял свою огромную лапу и тяжело обрушил ее на спину несчастного создания. Газель, ударившись об пол плоской стороной панциря, тотчас спряталась под щит и застыла в неподвижности, не дойдя двух дюймов до снеди, пробудившей к тому времени вожделение троих. Том, казалось, сильно удивился, видя, как исчезают словно по волшебству голова, лапы и хвост. Он приблизил нос к панцирю и шумно подул в отверстия; в конце концов, как будто желая получше разобраться в странном устройстве предмета, оказавшегося перед его глазами, он поднял его и стал вертеть в лапах. После этого он, словно убедившись в нелепости своего предположения, что эта вещь живая и способна ходить, небрежно уронил ее, взял в зубы морковку и собрался вернуться в свою конуру.

Это совершенно не устраивало Жака: он не думал, что услуга, оказанная ему другом, будет испорчена таким эгоистическим поступком; но, не испытывая к своему приятелю такого же почтения, как к пришелице, он живо спрыгнул со стула, на котором благоразумно оставался в продолжение только что изображенной нами сцены; схватив одной рукой за зеленый хвостик морковку, которую Том держал за корешок, напрягая все силы, гримасничая, огрызаясь и щелкая зубами, он в то же время свободной лапой лупил по носу миролюбивого своего противника. Тот не давал отпора, но и не выпускал предмета ссоры и довольствовался тем, что прижимал уши и закрывал свои черные глазки всякий раз, как проворная лапка Жака приходила в соприкосновение с его толстой мордой. Наконец, как обычно и происходит, победа досталась не более сильному, а более наглому. Том разжал зубы, и Жак, счастливый обладатель морковки, прыгнул на лестницу с завоеванной наградой и спрятал ее позади слепка Малагутти, на полке, укрепленной в шести футах над полом. Покончив с этим делом, он спустился уже спокойнее, уверенный в том, что ни одному медведю и ни одной черепахе морковку там не достать.