Око Марены - Валерий Елманов

Однако и у каждой гордости предел наступает. Последнее письмо от Ростиславы ему в Галич привезли. И вновь жалоб в нем не было, только просьба с выбором подсобить – какой монастырь лучше всего выбрать. Да еще подпись внизу необычная – Феодосия. Никогда ранее дочь своим крестильным именем не подписывалась. Не любила она его. Ей больше по душе гордое княжеское было – Ростислава. Да и к монастырской жизни тяги у нее отродясь не было. Скорее напротив. «Чем рясу на себя надевать, так уж лучше сразу к русалкам. У них-то жизнь попривольнее», – говорила она всегда.

А тут и муж ее словно с цепи сорвался, решил любимый Новгород на колени поставить. Словом, все одно к одному – возвращаться надо. Потому и Ярослав, разбитый под Липицей и устроивший со зла страшный самосуд над ни в чем не повинными новгородцами и смолянами, оказавшимися на свою беду в Переяславле-Залесском, поехал, смирив гордыню, не к тестю, а именно к брату Константину. И просьба одна у него была – чтобы тот его Удатному на расправу не выдал.

Потому и Мстислав, обычно добродушный и незлобный, невзирая на все уговоры своего союзника, не захотел мириться с зятем – и к городу его не пошел, и даже видеть Ярослава не пожелал. Последнее – из опаски, что сдержаться не сумеет. Он и даров его не принял – счастье дочери на злато-серебро не купишь. Лишь потребовал, чтобы зять ему Ростиславу вернул. А дабы нелепость своего пожелания скрыть – когда такое было, чтоб князь у князя жену отбирал, пусть даже она ему дочерью родной доводится, – Мстислав к повелению этому присовокупил, чтобы и новгородцы все, кои еще живы остались, тоже были на свободу отпущены и к нему доставлены. И оба знали, какое из требований главнее, а какое – так, для маскировки лишь. Скрипнул Ярослав зубами в бессильной ярости, но делать нечего – все исполнил. И скоро Ростислава с густо набеленным лицом – а как иначе два синяка свежих скрыть – уже у отца в шатре сидела. С ней он и уехал назад в Новгород.

Но такое тоже до бесконечности длиться не может. Замужней бабе – будь ты хоть кто – место рядом с супругом законным, а не у отца, к тому же теперь и случай удобный подворачивается – самолично при возврате пару слов сказать зятю разлюбезному, дабы уразумел, что шутки давно кончились и вдругорядь он, Мстислав, такого прощать не намерен.

– Сбирайся, – хмуро буркнул он, войдя к дочери в светлицу, и махнул повелительно девкам, что сидели на лавках, склонясь над вышивкой.

Челядь мигом исчезла.

– Как скажешь, батюшка, – послушно откликнулась Ростислава, поняв все без дальнейших объяснений, лишь спросив: – Как скоро ехать повелишь?

– Пока вече соберу, пока дружину проверю – с неделю, не менее, провозимся.

– Так ты сам меня повезешь? – не поняла княжна. – А почто со всей дружиной? Чай не на битву едешь – к зятю родному.

– К нему попутно, чтоб тебя из рук в руки передать, да поговорить кое о чем, – добавил он грозно.

Лицо Ростиславы вмиг зарделось ярким румянцем. Она прекрасно поняла, о чем именно, а точнее, о ком будет идти речь. Ох, как же стыдно, как же непереносимо стыдно… А Мстислав, не обращая внимания на раскрасневшиеся щеки дочери, продолжал:

– А дружина со мной на Рязань пойдет. Негоже там творится.

– А я-то думала, что ты ныне токмо Галич непокорный в мыслях держишь.

– Да бог с ним, с Галичем этим, – беспечно отмахнулся Удатный. – Сейчас поважнее дела имеются. Слыхала, поди, что там на украйне земель русских стряслось?

– Как не слыхать. Ужо две седмицы[7]последних весь Новгород, почитай, токмо о том и говорит. А ты, стало быть, сызнова о правде печешься? – вздохнула Ростислава. – А меня, значит, попутно… – задумчиво протянула она.

Лицо ее слегка омрачилось, но длилось это недолго. «А ведь ежели не поедет батюшка на Рязань, тогда и меня попутно не отвезет, – мелькнуло у нее в голове. – Ежели не поедет…»

Она покосилась на старого князя и тихонько осведомилась:

– Одного я токмо в ум не возьму. Когда ты прямиком с моей свадебки на Чернигов подался – тут все ясно. Святославичи Мономашичей забижали – негоже такое спускать. К тому же Мстислав Романович, что на Смоленске сидел, братом тебе двухродным доводился. И когда ты с Новгорода на Ярослава с Юрием пошел – там тоже все ясно.

Что именно ясно – уточнять не стала. Ни к чему своим срамом лишний раз любоваться. Вместо этого далее свою ниточку потянула:

– Ты за старину вступился, Константина на Владимирский стол усадил, порядок должный, что по обычаям, среди суздальских Мономашичей навел. А вот ныне я в толк не возьму: чай Святославичи грызню устроили. Так почто тебе туда лезть?

– Ежели бы черниговские али с Новгород-Северского княжества – тогда и впрямь чужие, – возразил князь. – А с теми, что на Рязани, я в родстве, потому и болит у меня душа. Никогда еще братоубивец на столе княжьем не сиживал.

– Ан, тут запамятовал ты малость, – деликатно заметила Ростислава отцу.

Ну не говорить же ему: «Батюшка, ты хоть одну харатью[8]за свою жизнь читал ли?» Нет уж, тут тоньше надобно, чтоб не обидеть, упаси бог. Лучше про плохую память сказать. Она – дело житейское. Для воина иное предание из старины далекой подзабыть малость зазорного нет.

– Еще пращур наш общий, Владимир Равноапостольный, повелел своего брата Ярополка на мечи вздеть, – привела она первый пример.

– То сами варяги учинили, – неуверенно возразил Мстислав, сам чувствуя слабость своих слов.

– Без княжьего дозволения на такое ни один варяг бы не решился, – не согласилась она. – К тому ж не в битве и не в сече, а когда тот мириться к Владимиру приехал. Один! Без меча!

– А Святополк Окаянный? – взвился князь. – Пришел Ярослав Мудрый и покарал братоубийцу.

– Это верно, – не стала спорить Ростислава. – Но он поначалу все взвесил и в точности уяснил, что именно Святополк в смерти братьев повинен, а уж тогда пошел на Киев. А ты сам-то, батюшка, до конца ли уверен, что это Константин Рязанский задумал братьев своих изничтожить под корень?

– А кто же еще? – с недоумением посмотрел Мстислав на дочь. – Не сумел – дело иное. Его же люди и потомство ихнее перерезали. Один токмо род Ингваря и остался в живых. Не успел Константин – сам в полон угодил. А после уж исхитрился и Глеба – последнего брата – тоже умертвил. Тут все ясно как божий день.

– Это хорошо, когда все понятно, а я вот ничегошеньки уразуметь не могу, – певуче протянула Ростислава, бросив в сторону отца лукавый взгляд и тут же вновь низко склонив голову над рубахой.

Казалось, девушка полностью отдалась вышивке, но это было обманчивое впечатление. На самом деле она торопилась все продумать. Времени, можно сказать, вовсе не было, а надо успеть выстроить из всевозможных обрывчатых сведений, преимущественно полученных от заезжих купцов на богатом новгородском торгу, единую нить логичных рассуждений и веских доводов. Доводов в защиту того, что она твердо вознамерилась донести до отца. И сделать это было нужно именно сейчас, поскольку даже через день-два все стало бы бесполезным.