Преступление победителя - Мари Руткоски

Сильный ход. Но Арину все время казалось, что он упускает что-то из виду. В день, когда Кестрель вручила ему условия императора, он ни о чем не задумывался. Тогда Арин вообще ничего не заметил, кроме золотой полоски у нее на лбу.

— Просто скажи, сколько от нас требуют на этот раз, — вздохнул он, повернувшись к Сарсин.

Кузина насупилась.

— Это не налоги. Это приглашение, — ответила она и вышла из комнаты.

Арин развернул письмо и замер.

Губернатор Гэррана должен был явиться на бал в столицу. «Прием в честь помолвки леди Кестрель и кронпринца Верекса», — говорилось в послании.

Сарсин назвала письмо приглашением, но Арин понимал: это приказ, ослушаться которого нельзя, пусть даже гэррани больше не считаются рабами.

Арин оторвал взгляд от страницы и посмотрел в окно, на гавань. Когда он работал в доках, среди рабов был человек, которого называли Хранителем услуг.

У рабов не осталось ничего — валорианцы отобрали все, что было можно. Даже если бы Арину удалось сберечь какую-нибудь вещицу, ее некуда было бы положить: карманы на одежде дозволялись лишь домашним рабам. Именно так завоеватели подчеркивали разницу в положении: раб понимал, какое место он занимает, по тому, имелась ли у него призрачная возможность спрятать что-то в карманах.

Но, несмотря на отсутствие собственности, у рабов все же была своя валюта. Они обменивались услугами. Можно было поделиться с кем-то частью своей порции. Отдать теплое одеяло. Уступить несколько минут отдыха во время перерыва. Если портовому рабу что-нибудь требовалось, он обращался к Хранителю услуг. Эту роль всегда выполнял старейший гэррани.

У Хранителя были разноцветные клубочки, по одному на каждого человека. Если бы Арин о чем-то попросил, его нитку обвязали бы вокруг другой, желтой к примеру. А та, в свою очередь, могла быть сплетена с ниткой зеленого или другого цвета, в зависимости от того, кто кому должен. Узелки Хранителя помогали вести счет услугам.

Однако у Арина клубочка не было. Он никогда ни о чем не просил и чужих просьб не выполнял. Уже тогда мысль о том, чтобы оказаться у кого-то в долгу, была ему противна.

Арин снова взглянул на послание валорианского императора. Ровный почерк, изящный слог. Письмо отлично смотрелось на отцовском лакированном столе: сквозь витражное окно его освещали лучи зимнего солнца, и каждое слово императора было отчетливо видно.

Арин смял письмо в кулаке. Ах, если бы сейчас у него был Хранитель! Арин не задумываясь переступил бы через собственную гордость, лишь бы кто-нибудь выполнил его желание. Он бы душу продал за клубок ниток, только бы больше никогда в жизни не видеть Кестрель.

Арин решил спросить совета у Тенсена. Старик тщательно разгладил смятое письмо, затем внимательно прочитал, и его зеленые глаза заблестели. Он положил послание на стол и указал тонким морщинистым пальцем на первую строчку.

— Это замечательная возможность.

— Значит, ты поедешь, — выдохнул Арин.

— Разумеется!

— Без меня.

Тенсен поджал губы и взглянул на Арина так, как, наверное, смотрел на нерадивых учеников, когда был рабом-наставником валорианских детей.

— Арин, сейчас не время для гордости.

— Гордость тут ни при чем. Я слишком занят. Ты будешь представлять Гэрран на балу, этого достаточно.

— Едва ли император будет доволен, когда узнает, что к нему приехал министр земледелия.

— Доволен, не доволен — мне какое дело?

— Если отправишь меня одного, император либо оскорбится, либо догадается, что я играю более важную роль, чем кажется на первый взгляд. — Тенсен потер подбородок, глядя на Арина. — Ты должен ехать. Тебе придется сыграть эту роль. Ты хороший актер.

Арин покачал головой. Глаза Тенсена потемнели.

— Я был там в тот день.

В последний день лета, когда Кестрель купила себе раба.

Арин вспомнил, как стоял под навесом на арене, а по спине катился пот. Навес скрывал толпу желающих приобрести раба, и Арин видел только Плута, который стоял в центре площадки рассыпался в любезностях перед покупателями, как и положено распорядителю аукциона. Пахло потом, под ногами скрипел песок. Все тело Арина болело, и он осторожно потрогал синяк на щеке. Наверное, его лицо напоминало подгнивший фрукт.

Плут взбесился, когда увидел его тем утром.

— Два дня! — рявкнул он. — Я сдал тебя в аренду всего на два дня, и ты возвращаешься ко мне в таком виде. Всего-то нужно было вымостить дорогу и не высовываться лишний раз.

Стоя под навесом, Арин почти не прислушивался к происходящему на арене, однако вспоминать о том, как его побили и за что, тоже не хотелось.

На самом деле синяки здесь ни при чем. Арин прекрасно знал, что Плуту никогда не удастся пристроить его на работу в поместье. Валорианцы были разборчивы в том, что касалось внешнего вида домашних рабов. Арин не годился на эту роль, даже когда его лицо не украшали лиловые следы побоев. Он выглядел как батрак. Таких не берут работать в дом, пусть Плуту и нужно было заслать как можно больше своих людей в валорианские поместья.

Арин прижался затылком к деревянной стене. Хотелось выть от досады. Вдруг голоса снаружи смолкли. Тишина означала, что Плут закончил очередные торги и ушел на перерыв. Потом по толпе прокатился шум: это распорядитель снова вышел к зрителям и остановился возле помоста.

— Сегодня я приготовил для вас нечто особенное, — объявил он.

Рабы под навесом разом выпрямились. Послеполуденное оцепенение как рукой сняло. Даже старик, которого, как позже узнал Арин, звали Тенсен, резко поднял голову.

Слова Плута были условным знаком. Когда он говорил «нечто особенное», рабы понимали: сегодня у них будет шанс попасть туда, где можно принести пользу восстанию. Шпионить. Красть. Даже убивать. Плут имел на них много планов.

От того, как распорядитель подчеркнул слово «особенное», Арину стало еще досаднее. Это означало, что случилось то, чего все так долго ждали: один из повстанцев сможет попасть в дом генерала Траяна.

Кто же там, наверху, в толпе валорианцев? Неужели сам генерал?

Арин обругал себя последними словами за то, что упустил такой шанс. Сегодня Плут ни за что его не выберет. Однако, когда распорядитель повернулся к навесу, он посмотрел прямо на Арина и поманил его к себе. Это тоже был условный знак. Арина все-таки выбрали…

— В тот день, — сказал он Тенсену, отогнав воспоминания, — все было иначе. Все было не так.

— Неужели? Ты был готов на все ради своего народа. Разве теперь что-то изменилось?

— Тенсен, это всего лишь бал.

— Это шанс. По крайней мере, можно попытаться узнать, какие у императора планы на наши запасы хлебного ореха.