Приют одинокого слона, или Чешские каникулы - Татьяна Рябинина

“Отвратительней Нового года у меня еще не было!” - говорил себе каждый из шестерых.

- Я больше не пью! - простонала наконец Лида.

- А больше и нету. Во всяком случае здесь. Эй, Геныч! - крикнул Макс, открыв дверь в коридорчик, откуда на второй этаж вела лестница. - Гости хотят водовки. Или «Бехеровки». Или еще какой отравы.

- Да ты глянь, какой козел! - взорвалась Лора, не дождавшись ответа. - Сейчас пойду и набью ему морду. Нет, давайте все вместе пойдем и набьем ему морду.

Она вскочила и, спотыкаясь на высоких каблуках, бросилась к лестнице, но на первой же ступеньке чуть не упала, и Макс, прихватив свечу, поспешил за ней.

Лида свернулась клубочком на диване и закрыла глаза. Миша устроился на покинутой Лорой шкуре, потягивая вино и глядя в камин. Оксана посмотрела на Вадима, чуть прихмурив брови: “Может, пойдем отсюда, а?”. Он встал, и тут сверху донесся отчаянный визг, а затем - длинная матерная тирада.

На секунду-другую все замерли. Даже ветер как будто стих. Где-то в темноте цокали секундной стрелкой невидимые часы, наверху невнятно причитала Лора. Первым сорвался с места Михаил, за ним, переглянувшись, Вадим и Оксана. Сзади плелась бледная, как полотно, Лида.

Деревянная лестница вела к небольшой площадке с резными перилами. Стена была затянута драпировкой с абстрактным узором, в складках которой пряталась дверца на чердачную лесенку. Справа и слева от площадки симметрично располагались по три комнаты: в торцах две ванные, а напротив друг друга, дверь в дверь - спальни. Справа жили Генка и Садовские, слева - Одинцовы и Лора с Максом.

Из правой ванной раздавались стоны и прочие неаппетитные звуки: там рвало Лору. К раскрытой двери Генкиной комнаты привалился в полуобморочном состоянии Макс. А в самой комнате, на полу у маленькой тумбочки, вцепившись с наполовину сдернутое с кровати покрывало, лежал Генка. В открытое окно залетали хлопья снега, опускались на застывшее в странной гримасе, одновременно довольной и испуганной, лицо и превращались в капли воды. Капли, похожие на слезы…

* * *

20 декабря 1999 года

Зеленый индикатор мигнул, и факс удовлетворенно пискнул. Вслед за этим раздался звонок. Вадим поморщился и снял трубку. Женский голос, судя по интонации, что-то спросил, но единственным понятным словом было “факс”. Видимо, женщина интересовалась качеством полученного послания. “Yes!” - буркнул Вадим, не соизволив даже взглянуть на него, и отключился.

Выглянувшее было солнце окончательно спряталось. Потемнело так, что Вадиму пришлось встать и включить свет. На пути попалось зеркало, и он остановился поправить галстук. Вполне приличный итальянский галстук, матово-серый в мелкую переливчатую крапинку. За сорок два доллара и девятнадцать центов. Костюм тоже был ничего, соответствующий имиджу молодого, может, пока еще не слишком преуспевающего, но перспективного адвоката.

Этот самый перспективный адвокат, Вадим Аркадьевич Садовский, обладал самой располагающей к себе внешностью. Клиенты, особенно женского пола, смотрели на него как на героя-спасителя и с готовностью раскрывали всю свою неприглядную подноготную. Судейские дамы одергивали и прерывали его гораздо реже других адвокатов - не потому, что он всегда выступал безупречно, а потому, что им было приятно его слушать.

Вадим был достаточно высоким, но не настолько, чтобы низкорослые люди рядом с ним начинали наглаживать против шерсти свой комплекс неполноценности. В юности он был крепким, со скульптурными мышцами атлета, но и бросив заниматься спортом, не набрал лишних килограммов - стал просто худощавым, поэтому строгие костюмы сидели на нем, как влитые. Темно-русые волосы Вадим стриг достаточно коротко, не позволяя им дурашливо виться, - это придавало ему какой-то несерьезный вид.

Когда он учился на третьем курсе, ему предложили сыграть в кино небольшую роль белогвардейского офицера. «У тебя на редкость подходящая фактура! - захлебывалась знакомая девушка, ассистент режиссера. - Тебя даже гримировать не надо, только одеть». Съемки тогда так и не состоялись, но он долго рассматривал себя в зеркале: что же там в нем нашли такого белогвардейского?

Немного узкое, вытянутое лицо с высоким лбом. Большие, широко расставленные светло-карие глаза в длинных пушистых ресницах. Безупречно прямой нос. Высокие скулы и слегка впалые щеки. Четко очерченные губы. Все это было правильно и завершено, что называется, не прибавить и не убавить. Даже маленькое, с двумя волосками родимое пятно на левой щеке смотрелось совершенно органично. «Это у тебя породистая бородавка, - смеялась Оксана. - Как у чистокровной овчарки».

Снова сев за стол, Вадим скосил глаза в сторону факса. Бумажный рулончик мозолил глаза и вообще вел себя, как больная совесть. “Не хочу ничего знать!” - Вадим отвернулся, попытался было еще раз вчитаться в спорный договор, но через пару минут плюнул и, резко дернув, оторвал вылезший из факса лист.

Сверху красовалась веселенькая картинка, видимо, открытка, отсканированная или переснятая на ксероксе. Огромная рыбина в поварском колпаке, зажав плавниками нож и вилку, плясала на хвосте в середке круглого блюда. Вокруг падали снежинки и вились затейливые буковки: “Veselé Vánoce a št’astný Nový rok!”

Почти все понятно. “Счастливый новый…” “Рок” по-чешски, кажется, “год”? Стало быть, “Счастливого нового года”. А в начале? “Веселое…” Похоже, Рождество. Понятно, “Веселого Рождества и счастливого нового года!”

Решив эту лингвистическую задачку, Вадим попытался переключиться на рукописный текст. К счастью, исполненный по-русски. Он знал с грехом пополам немецкий и десятка три самых общеупотребительных английских слов вроде “yes”, “internet” и “fuck”. Каждый год планировал записаться на какие-нибудь курсы, но куда ведут благие намерения - всем известно. А между тем, сколько изумительных дел проплыло мимо исключительно по причине незнания им, Вадимом Садовским, английского языка. Мимо него - и прямо к Верочке Лугановой, которая инглиш знала, наверно, лучше, чем русский.

Вадим поймал себя на том, что вместо чтения факса думает черт знает о чем. Как будто ему не хочется его читать. А ведь и правда не хочется. Он рассматривал рыбину и прикидывал, какой она национальности: чешской или словацкой? Чешской, наверно. Насколько ему было известно, у чехов на рождественском столе обязательно должен быть карп. А у словаков?

Наконец Вадим обругал себя придурком и опустил глаза на строчки, написанные хорошо знакомым почерком.

“Привет, Вадька! - начало было жирно подчеркнуто. - Предлагаю мировую. Признаю, что я свинья и что на редкость гадко поступил со всеми: с тобой, с Ксюхой, с Одинцовыми, не говоря уже о Максе и Лоре. Хочу хоть как-то загладить свою вину и искупить ошибки. Нет, исправить ошибки и искупить вину. А еще - восстановить наши дружеские отношения. Надеюсь, что это еще не поздно сделать. Приглашаю вас всех в Чехию. Все, кроме билетов, за мой счет. Встретим католическое Рождество в Праге, а Новый год и православное Рождество - в горах. Я купил там домик. Будем кататься на лыжах, пить у камина грог и глинтвейн. Буду встречать вас в аэропорту 24 декабря. Если не сможете или не захотите - номер телефона внизу, позвони. Гена. P.S. Говорят, скоро безвизовый режим накроется медным тазом. Не упускайте такую возможность”.