Свитер - Бланка Бускетс

А теперь что вышло? Для себя Долорс решила, что надо ко всему относиться с юмором, а уж этого добра у нее всегда было в избытке. Все рухнуло в одночасье, и никто уже не позволит ей делать то, что она хочет. После инсульта, когда мир вдруг исчез, и после этого странного воскрешения, когда появилось чувство, будто она потерялась в туннеле времени, в общем, после того как внутри нее что-то разладилось, да так, что теперь она не может произнести ни слова, и это предвещало такую беспросветную грусть, что слезы лились и лились у нее из глаз день за днем, пока не стало ясно, что отдельные звуки она произносить еще может, но складывать их в слова — уже нет. Все немножко путается, да? — спрашивали ее, а потом объяснили, что в этом нет ничего удивительного, из-за эмболии все воспоминания несколько смешались, словно у нее в мозгу что-то встряхнули, и теперь не так просто привести все в порядок. Это не касается давнего прошлого, сказал ей врач, глядя на нее, лежащую в кровати, с высоты собственного роста, у вас такая историческая память, какую я сам не прочь бы иметь. А память о недавних событиях повреждена эмболией, но вы не расстраивайтесь — все придет в норму, надо только набраться терпения, я говорю с вами абсолютно откровенно, потому что вы женщина умная, вы способны все понять и предпочитаете открытый разговор. Вы ведь все понимаете, правда? Долорс кивнула головой в знак согласия. Она больше не плакала, она уже несколько дней как перестала плакать, ей нравились объяснения врача и то, что он разговаривает с ней как с нормальным взрослым человеком, а не как с маленькой девочкой или с бесполезным, безмозглым существом. Не как Леонор. Или Тереза, которая срочно прилетела и сидела с ней в больнице. Должно быть, я и в самом деле едва не умерла, думала старуха, раз Тереза принеслась из Мадрида посреди недели, чего не делала никогда. Может, и вправду она на пороге смерти.

Гляди-ка, в комнате у внучки все затихло. Сколько времени прошло с тех пор, как они зашли туда? Вечность. Вчера это было или сегодня? Долорс не могла сказать точно, знала только, что давно, очень давно, а теперь оба выходят оттуда, и сейчас он уйдет. А, нет, потому что они идут сюда, перешептываясь на ходу:

— Заходи, я представлю тебя моей бабушке!

Внучка вошла в столовую вслед за высоким парнем — много выше, чем она, — с таким довольным лицом, словно он съел тарелку клубники со сливками, бедняжка Сандра, со временем она поймет, что мужчины хотят от девочки-подростка только одного.

— Жауме, это моя бабушка!

— Бабушка, это Жауме!

Она бледновата, Сандра, и голос у нее несколько визгливый, это да. Жауме приблизился и протянул руку. Старуха улыбнулась и протянула свою, у него большая ладонь, широкая и горячая, а у нее — маленькая, костлявая и холодная. Что должен думать этот мальчик? Теперь надо бы сказать «очень приятно», ах, Сандра, зачем ты знакомишь молодого человека с такой развалиной, как я? Хорошо бы разрядить неловкость какой-нибудь шуткой, но в том-то и беда, что она не может говорить, поэтому Долорс лишь вновь улыбнулась; мальчику, наверное, столько же лет, сколько и Сандре, господи, да он ничего еще не знает о жизни… Старуха посмотрела в глаза внучке и поняла, что девочка по уши влюблена и не видит ничего, кроме своего Жауме. И что сейчас она уверена, что мы живем в лучшем из миров, как был убежден этот, как его, у Вольтера… Кредул или Конфиат… а, нет — Кандид. Где только твоя голова, Долорс? Как хочется сказать: девочка моя, разве ты не видишь, что он смотрит на тебя совсем не так, как ты на него, что у него это — лишь позыв плоти, и больше ничего. Ведь он мужчина. Впрочем, даже если бы она могла говорить, то ничего бы не вышло, Сандра все равно поступила бы по-своему и они бы только поссорились, как разругалась с ней Леонор в тот день, когда Долорс сказала про Жофре: этот мальчик не для тебя, потому что видела, что парень и впрямь не для ее дочери, что он ищет для себя служанку, которая будет вовремя подавать ему еду и гладить рубашки, пока он размышляет над сотворением Вселенной и мироустройством по Расселу. Вовсе нет, мама, времена изменились, это не то же самое, что у вас с папой, теперь мы поступаем только по своему желанию и доброй воле, это ж надо такое ляпнуть, Леонор представила Жофре философом революции или еще что-то в этом роде, и никогда еще Долорс не видела, чтобы один человек так слепо верил другому и слушал его разинув рот, Леонор прямо на глазах превратилась в настоящую ослицу, черт возьми, опомнись, дочка, перестань на него пялиться, говорю тебе, — и даже иногда встряхивала ее за плечи. А теперь этот Жофре — хозяин в доме, где терпит ее из милости, он высосал из дочери разум прямо-таки со страстью, а заодно прихватил и часть души Леонор, если вообще не всю, потому что то, что от нее осталось, это уже не прежняя Леонор, Долорс воочию убедилась, как может меняться человек, когда теряет голову из-за такого идиота, с ней вот такого никогда не приключалось..

А может, и приключалось…

Сандра выполнила ритуал знакомства и ушла вместе со своим парнем. Странно, что внучка вообще решила его представить, ведь она, казалось бы, вообще не вспоминает о существовании бабки. Вот незадача, думала Долорс, упустила такую удобную возможность прикинуть хоть на глазок размеры свитера для Сандры. Совсем из головы вылетело, вот ведь раззява, это оттого, что слишком зациклилась на этом парне: подходит он внучке или нет. И ведь все равно ничего нельзя сказать заранее, поскольку молодые люди не способны на самостоятельные поступки, пока не вылупятся из скорлупы, хотя в этом возрасте им кажется, что весь мир у их ног, и они верят, что знают все на свете и никто им не указ. И из-за этой веры они и страдают, как никто. Бедняжки.

Она сама жила, так и не скинув скорлупу, аж до сорока лет. До того, как Тереза и Леонор достаточно подросли, до того, как после тринадцати лет жизни в качестве верной супруги и любящей матери она таки выглянула на свет божий, осмотрелась вокруг и увидела, что земля продолжает вращаться и, что самое главное, вращается без ее участия. Как она могла целых тринадцать лет так мало быть женщиной и личностью — вот вопрос, на который она до сих пор не нашла ответа. Долорс усмехнулась и подумала, что нынче она — просто старуха, и больше ничего. Если разобраться, она начала стареть в тот день, когда Эдуард, стиснув в руках берет, спросил, согласна ли она стать его женой, и вынул из кармана кольцо с огромным бриллиантом, настоящим солитером, который просто ослепил ее, сразу и надолго, потому что такие камни слепят без всякой жалости и ты уже ничего не видишь вокруг.

Он был хорошим мальчиком, Эдуард. Все мял в руках берет и заливался краской, пока спрашивал: согласна ли ты стать моей женой, и на слове «моей» голос у него сорвался, и он пустил петуха — так бедняга нервничал. Перед тем как покраснеть, лицо у него стало бледным-бледным, а потом вдруг начало розоветь. Долорс это позабавило, она еще подумала: ого, да этот бедолага того и гляди в обморок упадет. Но это было до того, как между ними возник бриллиант. Как только кольцо появилось в дрожащих руках претендента на ее сердце, Долорс утратила спокойствие духа, потому что камень, и в самом деле прекрасный, в тех обстоятельствах свидетельствовал о многом.

Потом, на протяжении многих лет, вспоминая о злополучном камне, Долорс готова была биться головой об стену, пока, уже после свадьбы Леонор, до нее не дошло, что дело вовсе не в кольце — Жофре не дарил ее дочери никаких колец, но та все равно утратила всякую способность соображать. А значит, должно существовать что-то еще, что ослепляет женщин в поворотные моменты их жизни, лишает их воли, заставляет погружаться в пучину величайшей глупости, делать то, что они делают, да еще и оправдывать самих себя. Теперь, когда тебе стукнуло уже восемьдесят пять и твои собственные безумства давно позади, ты видишь, что той же дорожкой идет и Леонор, а за ней, ясное дело, настанет черед Сандры. Вот так и живешь, чтобы в конце концов убедиться: ничто в мире не меняется, так-то, Долорс.