Оркестр меньшинств - Чигози Обиома

class="p1">На землю опустилась восточная темнота, и, когда он вернулся в фургон с гроздью бананов, папайей и полиэтиленовым пакетом, полным мандаринов, дорогу сзади и спереди накрыло одеяло из мрака. Он включил фары и поехал назад на хайвей, его новая птичья стая кудахтала в грузовой части фургона. Он ел банан, когда подъезжал к мосту через реку Амату. Всего неделю назад он слышал, что в этот самый плодородный из дождливых сезонов река разлилась и в ней утонула женщина с ребенком. Он обычно не очень доверял всяким слухам о несчастьях, они гуляли по городу, как утяжеленные монеты, всегда падающие одной стороной, но эта история осталась в его голове по какой-то причине, которую не мог понять даже я, его чи. Он еще не доехал до середины моста, погруженный в размышления об этой матери с ребенком, когда увидел припаркованную у перил машину с распахнутой дверью. Поначалу он видел только машину, ее темное нутро и точечку света, отраженную от окна со стороны водителя. Но когда он стал переводить взгляд, то увидел нечто ужасное: женщину, собирающуюся спрыгнуть с моста.

Агуджиегбе, как же это загадочно: мой хозяин несколько дней думал об утонувшей женщине и вдруг оказался перед другой женщиной, которая забралась на перила и уже наклонилась, собираясь броситься вниз.

И как только он увидел ее, что-то в нем шевельнулось. Он остановил фургон, выпрыгнул из него, побежал вперед в темноту с криком:

– Нет, нет, не делайте этого! Пожалуйста! Не делайте. Бико, еме на![4]

Ему сразу же показалось, что такое неожиданное вмешательство испугало женщину. Она быстро повернулась, тело ее качнулось, и она, явно охваченная ужасом, упала спиной на мост. Он бросился вперед, чтобы помочь ей подняться.

– Нет, мамочка, пожалуйста, не надо! – сказал он, наклоняясь над ней.

– Оставьте меня! – крикнула женщина при его приближении. – Оставьте меня. Уходите.

Эгбуну, отвергнутый таким образом, он сделал несколько быстрых шагов назад, подняв руки на тот странный манер, каким дети старых отцов демонстрируют согласие или поражение, и сказал:

– Я все, я все.

Он повернулся к ней спиной, но не мог заставить себя уйти. Он боялся того, что она может совершить, если он уйдет, так как сам – человек многих скорбей – знал: отчаяние есть болезнь души, которая может уничтожить уже и без того побитую жизнь. Поэтому он повернулся к ней снова, он опустил руки, выставив их чуть вперед, как две палки:

– Не надо, мамочка. Нет на свете несчастья, ради которого стоило бы умирать таким способом. Нет такого, мамочка.

Женщина медленно, с трудом поднялась на ноги: сначала встав на колени, потом выпрямившись, все это время она не сводила с него глаза, повторяя:

– Оставьте меня. Оставьте меня.

Он увидел теперь ее лицо в резком свете фар своего фургона. На ее лице застыла гримаса страха. Глаза ее, казалось, слегка опухли, вероятно, после долгих часов слез. Он сразу же понял, что перед ним глубоко раненная женщина, потому что любой человек, на чью долю достались страдания или который видел чужие страдания, может с расстояния заметить его знаки на лице другого. Женщина стояла, дрожа в свете фар, а он спрашивал себя, кого она могла потерять. Может быть, кого-то из родителей? Мужа? Ребенка?

– Я сейчас оставлю вас, – сказал он, снова поднимая руку. – Я оставлю вас в покое. Клянусь богом, сотворившим меня.

Он повернулся к своему фургону, но скорбь, которую он видел в ней, была так велика, что даже краткое шарканье его ног, уходящих от нее, казалось вопиющим актом жестокости. Он остановился, почувствовав мгновенную тяжесть в желудке и громкую тревогу сердца. Он снова повернулся к ней.

– Только, мамочка, – сказал он, – не прыгайте туда, ладно?

Он поспешил к фургону, отпер заднюю дверь, открыл одну из клеток и, глядя в окно и шепча про себя «не прыгай, не прыгай», взял за крылья двух кур – по одной в руке – и поспешил к ней.

Женщина стояла на том же месте, где он ее оставил, смотрела в сторону его фургона, пребывая, казалось, в ступоре. Хотя дух-хранитель не предвидит будущего, а потому не может точно знать, что сделает его хозяин – только ты, Чукву, и великие божества владеют духом предвидения и могут наделять этим даром некоторых дибиа[5], – я предчувствовал, что он собирается сделать. Но, поскольку ты остерегаешь нас, духов-хранителей, чтобы мы не вмешивались в каждое дело хозяев, чтобы человек мог действовать по собственной воле, я не пытался остановить ее. Вместо этого я просто осенил его мыслью, что он – любитель птиц, человек, чью жизнь преобразили его отношения с крылатыми существами. Я в это мгновение осенил его разум трогательным видением гусенка, который когда-то принадлежал ему. Но это не произвело на него никакого впечатления, потому что в такие мгновения, когда эмоции переполняют человека, он превращается в Эгбенчи, упрямого ястреба, который не слушает и даже не понимает, что ему говорят. Он идет туда, куда хочет, и делает то, что решил сделать.

– Нет ничего такого, ради чего стоило бы бросаться в реку и умирать. Ничего. – Он поднял птиц над головой. – Вот что случится, если кто-то упадет туда. Человек умрет, и никто больше его не увидит.

Он бросился к перилам, держа в руках квохтающих высокими голосами птиц, которые возбужденно рвались на свободу.

– Даже эти птицы не увидят, – добавил он и швырнул их с моста в темноту.

Несколько мгновений он смотрел на птиц, борющихся с восходящим потоком, они бешено молотили крыльями на ветру, отчаянно сражаясь за жизнь, но потерпели поражение. На его ладонь упало перо, но он стряхнул его с такой поспешностью, что руке на миг стало больно. Потом услышал булькающий звук падения птиц в воду, а за ним тщетные звуки хлопков и всплесков. Женщина, казалось, тоже прислушивается к этим звукам, и он в этом прислушивании почувствовал неразрывную связь с ней, словно они оба стали единственными свидетелями какого-то непонятного, тайного преступления. Он стоял, пока не услышал тяжелый вздох женщины, посмотрел на нее, потом на воду, скрытую от его глаз темнотой, потом снова на нее.

– Видите, – сказал он, показывая на реку, над которой завывал ветер, словно кашель, застрявший в сухой глотке ночи. – Вот что случается, если кто-то падает туда.

Первая машина, появившаяся на мосту после него, двигалась с опасливой скоростью. Она остановилась в нескольких шагах от них, погудела, водитель сказал что-то неразборчиво, но он услышал язык Белого Человека, который понял я, его