Слеза Евы - Елена Дорош

Глафира знала, что Ирку Мотя приплела не зря: провоцирует! Ждет, чтобы она вступила в пререкания, стала защищать подругу, и вот тогда-то Мотя даст жару!

Ну уж дудки!

Надо набраться терпения и дождаться, когда запал иссякнет и можно будет спокойно объяснить, почему она ушла из комитета соцзащиты. Надоело глупостями заниматься. Бумажки перекладывать, как говорится.

Окончив школу, Глаша выбирала, где учиться, и раздумывала недолго. Она выросла при монастыре и много навидалась. Больные и просто глубоко несчастные люди приходили к ним, чтобы получить помощь и сочувствие. Она умела выхаживать увечных, заботиться о старых – и все это не вызывало у нее отторжения и брезгливости, наоборот, радовала возможность помогать людям.

Она легко поступила в хороший вуз на отделение, где готовили социальных работников, и ни разу об этом не пожалела. Вот только работать ей пришлось в душном кабинете, забитом бумагами и бабами, которые сами не знали, что они тут делают. Просто работали за зарплату.

Мотя ужасно пугалась всяких перемен, а больше всего – неизвестности. Ну дело ли – пойти сиделкой в чужой дом! Что за дом? Какие в нем порядки? Может, там Глашу обижать будут, а это ей, Моте, стерпеть никак невозможно!

– Чего молчишь? Неужто язык проглотила? – поинтересовалась она.

– Жду, когда ты угомонишься и мы нормально все обсудим.

Глафира сложила стопочкой белье и убрала в шкаф.

Мотя ушла на кухню и тяжело вздохнула. Вот ведь с вечера чувствовала, что денек не задастся. Так оно и сталось! Господи, прости!

Глафира тихонько подкралась и обняла сердитую Мотю.

– Да не вздыхай ты так, а то у меня сразу под ложечкой сосать начинает. Все еще лучше будет, чем раньше. Точно тебе говорю.

– Говорит она, – ворчливо ответила Мотя, но было видно, что ласковый голос Глаши подействовал на нее успокаивающе.

– Мой подопечный – литературовед, доктор филологических наук.

– Каких «лологических»? Что за науки такие? – испугалась Мотя незнакомого слова.

– Вот обзываться белебенями и тюрюхайлами ты хорошо умеешь, а слова «филология» не знаешь! – назидательно сказала Глафира. – Это наука о литературе. Филологи ее изучают и нам рассказывают.

– А сколько ему лет, твоему профессору?

Мотя все старалась держаться поближе к интересующим ее проблемам.

– За семьдесят уже. Он инвалид. Не ходит давно.

– А руки у него работают? – продолжала выпытывать Мотя.

– У него голова работает, это главное. Знаешь, из четырех претенденток он сразу меня выбрал, – похвасталась Глафира.

– Так к нему еще и очередь была?

– А то ж! Интеллигентный одинокий человек, воспитанный, приятный в общении. К тому же хлопот с ним не слишком много.

– Как не слишком много, если и горшок выносить, и мыть, и перекладывать! Все тебе одной!

– Так в нем весу сорок килограммов! Он легкий! И потом, руки у него сильные, многое он сам делает, а на кресле, знаешь, как разъезжает! Быстрее меня! И главное, очень обходительный!

– Врешь ты все! Поди, пыня еще тот!

– Да нет, он не чванливый! Добрый! Работы совсем немного будет. Он целый день за столом сидит. Работает.

– И чего же он работает?

– Книгу пишет о поэзии. Толстую.

– Тооолстую, – передразнила Мотя. – Знаем мы этих филолухов!

– Да откуда ты их знаешь?

– Все они колоброды!

– Да как же колоброды, если он день и ночь работает! – всплеснула руками Глафира.

– Ну значит, тогда колупай!

Еще и колупай! Глафира поняла, что так просто Мотя не угомонится. Надо было предпринять что-нибудь эдакое, чтобы ее отвлечь.

– А помнишь, тебе понравился платок на тетке Вале из соседнего подъезда?

– И что с того?

– А вот!

Глафира принесла из коридора сумку и, словно фокусник, вытащила тонкий, переливающийся ярким синим цветом платочек. Вообще-то вещица береглась к выходным, ну да ладно!

Мотя посмотрела и ахнула.

– Газовый!

– Газовый и даже лучше, чем у тетки Вали!

Мотя развернула платок и полюбовалась.

– А где ж ты денег на него взяла?

– Мне аванс выдали. Вроде как подъемные.

– Так ты сразу все на платок профукала?

– Да ты лучше примерь.

– Нет, ты скажи!

– Надень, говорю, а то обижусь!

Мотя аккуратно сложила платочек и повязала на голову.

– Ну как? – спросила она с замиранием сердца.

– Поди, сама глянь!

Мотя подошла к зеркалу и засмотрелась.

– Королевна! Неужто не видишь?

Глафира посмотрела на довольное Мотино лицо. Угодила с платочком-то! Прямо насмотреться на себя не может! Теперь будет думать, как завтра наденет свой салоп, повяжет платочек, пойдет в булочную, и все соседки это заметят.

– Ну спасибо тебе, Глаша. Только все равно…

– Давай чай пить, а, Моть! Ты меня уж притомила!

Мотя, забыв снять обновку, засуетилась, выставляя на стол тарелку с хлебом, сахарницу и чашки. Чай пить она обожала. Чуть управится с делами, сразу ставит чайник, а потом долго, с удовольствием пьет, смакуя сухарик или, что бывало нечасто, молочную карамельку.

Глафира села напротив, любуясь Мотей в новом платке. Много лет назад у Моти обнаружили диабет. Матушка Анимаиса сказала, что это стресс так повлиял. С тех пор Мотя сильно поправилась, раздалась, черты лица стали казаться мелкими и словно сгрудившимися посредине, придавленные большими щеками и несколькими подбородками.

Глафире казалось, что ничего милее Мотиного лица она не встречала.

– Знаешь, Олег Петрович сначала хотел, чтобы сиделка жила у него постоянно…

Мотя перестала жевать и замерла с набитым ртом.

– Не пугайся, ради Бога! Я сразу сказала, что у меня семья, поэтому постоянка меня не устраивает, и он согласился. Буду работать с восьми до шести шесть дней в неделю. В воскресенье вызовет только в крайнем случае.

– А ночью что ж? – поинтересовалась Мотя.

– С ним внучатый племянник живет, все, что необходимо, сделает.

– И в выходные сидеть согласился?

– Бартенев настоял, чтобы в воскресенье его оставляли в покое. Ему нужно личное пространство, как он выразился.

– А как же то самое?

– Мотя! Если ты не в курсе, то наука в этом вопросе шагнула далеко вперед.

– Да неужто? – поразилась Мотя. – Это куда же?