Тварь размером с колесо обозрения - Владимир Данихнов

Я шел через рощу, что напротив стадиона СКА, там было прохладнее. Ступал по ставшей чужой для меня земле. Каждый шаг был легок — я как будто терял связь с планетой. Я подумал: допустим, мне остался год. Ну как год: максимум девять месяцев более-менее нормальной жизни. Потом, допустим, последние три месяца на обезболивающих. Когда все уже устали. Когда тайно мечтают: скорее бы. И злятся сами на себя за такие мысли. Но сил нет — и мысли сами лезут в голову.

Помню, шагал по краю рощи и навстречу мне по дороге промчался автомобиль с рвущейся наружу веселой громкой музыкой. Знаете, как бывает: когда водитель включает музыку погромче, чтоб прохожие лучше осознали его существование. Я остановился и оглянулся на машину с удивлением. Она была слишком нереальна. Затихающая вдали музыка казалась песнью с далекой планеты. Все здесь было совершенно чужое, непонятное. Я как будто впервые увидел этот мир. Мне стало смешно. Я — инопланетянин. Всего лишь разведчик на другой планете. И люди, и автомобили, и деревья, и эта дорога, и этот разрушающийся стадион напротив, и эта насыпанная под ноги щебенка, и это бледное от жары небо, и это солнце, эти запахи земли и цветов, эти голоса людей, почему-то отчетливо слышные через дорогу, — все здесь чужое. Я всему этому не принадлежу. Наконец-то я осознал: я здесь чужой.

Я вернулся домой. Влад на меня поглядывал с удивлением. Яна рассказала ему, но, кажется, он не совсем ее понял. Привычный мир не мог так запросто поменяться. Я похлопал его по плечу, что-то сказал. Пошутил. Видно было, что он немного успокоился. Раз я шучу, значит, все не так плохо. Помню, подумал: здесь я еще не чужой. Все это — мое.

Яна потащила меня к компьютеру. Что-то показывала. Что-то она уже прочитала. С кем-то созвонилась. На днях — буквально завтра или послезавтра — будет консультация. Для начала в нашем онкоинституте. Никаких диспансеров. Там по моему профилю даже не оперируют — нет специалистов. Она крепко сжимала мою руку.

Я подумал, что если кто-то и вернет меня на эту планету и сделает ее снова моей, то это она. Вряд ли я в это действительно верил; но мне нужна была соломинка, за которую можно уцепиться.

Влад сказал, что закончился хлеб. А Майя требует бутерброд; Майя обожает бутерброды с маслом. Яна засуетилась: Влад, сходи. Я сказал: давай я. Я же не лежачий. Яна смутилась: я просто хотела, чтоб ты отдохнул. Я покачал головой: ну что ты так, как будто я уже умираю. Все нормально, мне не сложно сходить за хлебом. Все эти слова, это было так странно. Как будто немного неправда. Как будто говоришь что-то, что говорить принято, но чему сам не до конца веришь. Может, я уже умираю. Может, мне уже следует лежать, не вставая, в надежде хоть немного продлить срок оставшейся жизни.

Влад, пойди с папой, сказала Яна. Наверно, она боялась. Влад без слов пошел обуваться. Купите и молока заодно, сказала Яна. Я пока подожду звонка. Тетя должна перезвонить. У нее коллега лечился с подобным диагнозом, она с ним переговорит.

— И как? — спросил я.

— Что «и как»?

— Лечился — и что в результате?

— До сих пор жив, — сказала Яна. — Правда, его оперировали в Германии.

Мы с Владом спустились вниз. Влад все еще посматривал на меня с удивлением. Как будто не верил, что я могу умереть. Как будто ему сообщили новость не о том, что у отца рак, а о том, что инопланетяне приземлились возле стадиона СКА — в трехстах метрах от нашего дома. Такой у него был вид. Я не знал, как с ним поговорить об этом. Никогда не думал, что придется так. Но поговорить надо — раз уж мы остались наедине. Возможно, это стоило сделать в другой обстановке. Но получилось, что мы поговорили по дороге в магазин за хлебом и молоком. Я сказал, что могу умереть. Что это не шутка: у меня рак. Это серьезная болезнь. Ему придется во всем помогать матери — в случае чего. Будет сложно, сказал я. Но вы справитесь. Эти слова словно уже существовали во мне. Может, я их где-то вычитал. Может, подсмотрел в кино. Это были обычные в таких случаях слова, которые произносят, наверное, все. Говорить их было легко: слова выскакивали изо рта как мыльные пузыри. Только подуй — летят.

Влад молчал.

— Хорошо? — спросил я.

— Хорошо, — сказал Влад.

Я похлопал его по плечу. Спросил, как дела в школе. Буквально через неделю начнутся каникулы. Это хорошо, что каникулы: он cможет сидеть с Майей. Беготни предстоит много. Конечно, есть детский сад. Но, может быть, некому будет отвести ее в детский сад. К тому же Майя, после того как начала ходить в садик, стала часто болеть. Она может опять подхватит инфекцию; тогда о детском саде придется забыть. Надо позвонить бабушке в Новочеркасск. Не хочется ее пугать, но надо. В любом случае следует ей рассказать, верно? Верно, кивнул Влад. Мне вдруг подумалось, что он оглушен новостью. Как совсем недавно был оглушен я. Как, по сути, до сих пор оглушен я. Надо сменить тему. Парню двенадцать лет. Много ли я понимал в его возрасте. Ты не бойся, сказал я, в любом случае я еще не умираю. Я буду бороться. Буду держаться до конца. Может, все обойдется.

Я говорил и говорил какие-то слова. Все это выглядело обычной ложью.

— Хорошо, — сказал Влад.

Яна созвонилась с тетей Ирой. На самом деле она никакая не тетя, она ее подруга еще с тех времен, когда Яна работала учительницей в частной школе «Эврика» на Северном. Тетей Ирой ее звал Влад, когда был маленький. И как-то так получилось, что мы тоже стали звать ее тетей Ирой. Потом тетя Ира стала крестной матерью Майи. И Майя теперь тоже зовет ее тетей Ирой. Вернее так: тетей Вирой. Майе было три, она не все слова выговаривала правильно, и у нее смешно это получалось: тетя Вира. Мы все теперь зовем ее тетей Вирой. Тетя Вира — хороший человек. Дети ее обожают. Есть такие люди, которые находят общий язык с детьми с полуслова. Как-то у них получается. Тетя Вира — из таких.

Тетя Вира сказала, что надо идти прямо к профессору Светицкому в отделение опухолей головы и шеи ростовского онкоинститута. Так совпало, что у Светицкого лечилась ее мама. И мама ее мужа. У ее мамы на лице была меланома: опухоль стала расти в нос. Опухоль вырезали, и вот уже несколько лет рецидива нет. Каждые полгода мама тети Виры и муж тети Виры ходят на прием к Светицкому, проверяют, все ли нормально. И все действительно нормально. А у мамы мужа тети Виры был рак щитовидной железы: опухоль вырезали в ростовском онкоинституте, и четыре года все было хорошо. А потом у нее что-то очень плохое произошло в жизни. На фоне всех этих нервов случился сердечный приступ, и она умерла. Поэтому перестань нервничать, сказала мне Яна. Просто не смей нервничать, ясно? Тут главное — отношение к лечению. Если ты будешь верить, что вылечишься, ты вылечишься. Я тебе рассказывала историю про мою бывшую коллегу, про которую все думали, что она умрет, а она вылечилась и до сих пор жива? Восемь лет прошло. Я вижу ее страничку вконтакте, она постоянно выкладывает новые фотографии. Цветущая женщина.

— Ты рассказывала, — сказал я.

— Вот и хорошо. Поэтому не смей волноваться, понял?