Близится утро - Сергей Лукьяненко

– Маркуса прятать. От Дома правящего, от Церкви Святой… – укоризныв голосе Юлия не было. Так – размышление вслух.

– Да, ваше святейшество. Чтобы вырос, чтобы Слово во всейсиле постиг…

– Дальше.

А вот про то, что дальше было, труднее всего оказалосьговорить.

– Мы… мы пошли корабль искать, – начал я. – Любой, лишь быуже паруса поднимал. А оказалось, что у каждого корабля святой брат дежурит, ибез его подписи никого на борт не возьмут. Мы…

– Подкупить решили, – кивнул Юлий. – А когда не вышло – ножк горлу приставили. А когда на крик братья во Сестре сошлись – прочь кинулись.А ты, Ильмар-вор, остался бегство прикрывать. С пулевиком и ножом, один противдвух десятков.

Я молчал.

– Почему ты, а не Арнольд? – спросил Пасынок Божий.

– Маркус идти не мог. Я бы его далеко не унес, а Арнольду –что пулевик за поясом, что принц на плече.

– Собой жертвовал, значит… – задумчиво сказал Юлий. – Илинадеялся со всеми совладать?

– Нет, ваше святейшество. Не надеялся. Думал, там и лягу.

– Будь против тебя братья в Искупителе – лег бы, –согласился Юлий. – А вот братья во Сестре мои слова выполнили, живым тебядоставили.

Пасынок Божий встал, по часовенке прошелся – мелкими шагами,ноги мантией скрыты, будто плывет, а не шагает. Вздохнул, просто так, какпростой человек, делами озабоченный. Спросил:

– И где сейчас Маркус со спутниками своими – ты не знаешь?

– Не знаю.

– А знал бы – не сказал?

– По доброй воле – не сказал бы. А под пыткой молчаливых небывает.

Юлий прикрыл глаза. Будто утонул в своих размышлениях,замерев на полушаге.

– Ваше святейшество… – снова не выдержал я. Опасно прерыватьразмышления Пасынка Божьего, но был у меня должок, который надо отдать. –Святой паладин, брат Рууд, что вез меня в Урбис и погиб в дороге от руки другогосвятого паладина… Он просил меня, если попаду в Урбис, сказать вам, чтосмиренный брат Рууд долг свой до конца выполнял.

Юлий вздохнул. Сложил руки столбом, прошептал что-тобеззвучно. Потом подошел, протянул руку да и коснулся моего потного от волнениялба. Пальцы у него были холодные, старческие, но рука еще крепкая, не дрожала.

– Грехи земные тебе прощаю, Ильмар-вор… в них беда твоя, ане вина. Грехи небесные простить не могу, буду Искупителя с Сестрой о тебемолить.

Я замер, ничего уже не понимая. Какие грехи земные? Какиенебесные? И если земные прощены, так, может, за небесные лишь на том светеотвечать придется?

– Прощай, Ильмар-вор, – сказал Пасынок Божий. – Читай СвятоеПисание, моли Господа о милости. Мир тебе.

– Ваше святейшество…

Но задать вопрос я не успел. Мои недавние конвоиры вынырнулииз дверей и вновь крепко взяли за локти. А Пасынок Божий уже повернулся спинойи брел к скамейке – медленно, тяжело, будто не пять шагов ему пройтипредстояло, а полную милю.

– Подождите! – выкрикнул я. И в тот же миг один из святыхбратьев ткнул меня под ребро. Вроде как не сильно, вроде как невзначай – а ногиподкосились, и слова в горле застряли. Что-то хитрое, вроде японскойкарате-борьбы или русского або.

Похоже, и за небесные грехи расплата на земле предстоит!

Обратно меня волокли, уже не набрасывая на голову капюшона.И рук не связывали. Будь на месте священников простые стражники – упрекнул бы внебрежности. А этим, пожалуй, что с руками я, что без – все едино.

Тащили меня не к лестнице, ведущей наверх, в дворцы Урбиса.Но и не вниз, хоть я нутром чуял – есть здесь еще подземные этажи. Вели подлинному коридору старой каменной кладки, почти темному – факелы висели раз насорок шагов. Стены были сырыми, пахло плесенью и гнилью. Удивительно, рядом сосвятыней святынь, часовней, где Искупителя короновали, такое запустение!

– Братья во Сестре, – почему-то мне казалось, что два моихконвоира именно Сестру в молитвах вспоминают. – Пасынок Божий отпустил все моиземные грехи!

Наконец-то я дождался от них ответа.

– Мы слышали, Ильмар-вор, – ответил тот, что шел слева.

– А грехи небесные на тебе, – уточнил второй.

Значит, все.

Сейчас отправят меня к Господу – лично насчет небесныхгрехов договариваться. И тут уж даже Сестра не заступится.

А всего обиднее, что ноги до сих пор едва шевелятся исопротивляться никаких сил нет.

Я насчитал восемнадцать факелов, прежде чем коридоркончился. Не бездонным провалом в земле, и не топкой огненной, как я втайнебоялся, а небольшим залом, немногим посветлее коридора.

И это был не просто подземный зал: жилая комната.

У стены два топчана дощатых, заправленных грубыми одеялами.Стол простой, на нем немудреная еда: две луковицы, буханка хлеба, фарфороваямиска с двумя селедками, две глиняные кружки с вином или водой. За столомсидели двое. Один – мужик лет сорока, лицо грубое, будто топором тесанное, кожасерая, словно он из этого подвала лет десять не поднимался. Рядом пацан летдесяти, как две капли воды похожий, сын, наверное. Оба одеты в монашеские рясыиз серого сукна, и у обоих глаза… пустые глаза, будто темнотой их выело.

– Ильмар-вор, – сказал один из моих конвоиров торжественно.Словно мажордом на важном приеме гостя объявил… – Повелением Пасынка Божьегоотпущены ему грехи земные, остались грехи небесные.

Старший из монахов поднялся. И на лице его появилась улыбка– сдержанная, но радостная. Будто всю свою жизнь он меня здесь ждал, успел исына невесть от кого прижить, и кожей посереть, но дождался-таки!

– Ильмар-вор… – проскрипел монах. Голос был сиплый, видно,от вечной сырости подземелий. – Хорошо. Тринадцатая камера.

Камера?

– Пасынок Божий велел мне грехи небесные замаливать, –быстро сказал я.

– Тут все их замаливают, – сообщил один из конвоиров. – Длятого тебя и привели.

Вслед за монахом-надзирателем, что открыл тяжелым ключом ещеодну дверь, меня вывели в следующий коридор – длинный и темный. Мои конвоирыловко прихватили со стены чадящие факелы. Что за отсталость, простосредневековье какое-то, будто нет в Державе ярких карбидных и керосиновых ламп!

Я успел оглянуться – и увидел, что в совсем уж темнойкомнате пацан в монашеской одежде жадно ест селедку, запивая вином из кружки.

– И долго мне грехи-то замаливать, братья во Сестре? –спросил я.