Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

— Детей нет, — негромко вырвал всех из задумчивости Жердев.

Иванцов, кивнув, будто сбросил задумчивость, резко, быстро встряхнулся:

— Точно. Разошлись, смотрим, — коротко отозвался на замечание лейтенант.

Взглянул еще раз, махнул Жердеву, чтобы следовал за ним, и направился в сторону, оставляя за спиной страшную, ставшую мгновенным кладбищем площадь перед сельсоветом.

Немцев в селе нет, это точно. Иванцов мог это наверняка сказать, поручиться мог — не стали бы они оставаться тут, натворив таких дел. Повидал, конечно, лейтенант на своем веку, но вот такое — впервые. Чтобы выгнать всех жителей и хладнокровно пострелять, это же что нужно иметь вместо сердца? Есть здесь, в местности, партизаны, это естественно, патриоты советские. И в селе, разумеется, были у них связники, так уж повелось, так сложилось, так есть. Это вписано в правила войны.

Лейтенант, поймав коротко промелькнувшую догадку, остановился, подняв руку. Обернулся к Магомедову, в мгновение осознав, что теперь уже нету нужды таиться:

— Думай, Заурбек, а если кто не мог идти из жителей? Старухи совсем уж древние, старики?

Аварец, задумавшись, коротко кивнул лейтенанту. Остро пронзил его прицелом огненных, карих глаз:

— Проверю, командир?

Лейтенант уже ожидаемо ответил отказом. Если положено вдвоем, то хоть кол на голове теши, не отпустит одного:

— Нет, Заурбек, идем вдвоем. Под ноги смотри и по сторонам.

— Ученый, — буркнул аварец, которому не столько его горячая кровь не давала смириться, сколько зрелище учиненного немцами.

И снова пошли, все в таком же порядке. Впереди лейтенант, сзади справа Магомедов, обшаривающий взглядом правую сторону улицы: где распахнутые калитки, где спешно прикрытые, но ни одна не заперта. И собаки не лают, а из живности лишь разбежавшиеся повсюду куры. И то — редкие. Мыслимо ли, такое село — и совсем без свиней, без коров, лошадей? Неправильно это. Как неправильно и все остальное — то кладбище, устроенное у старого, добротного каменного дома. Война это, конечно, война, и крови в ней место и страданиям, но если так делать, то и человеком вряд ли можно называться.

— Знаю, лейтенант! — вдруг произнес Магомедов, и потянулся, дотронулся до плеча командира. Тот оглянулся, вопросительно посмотрел на своего разведчика, чуть прищурившись от яркого солнца в глаза.

— Церковь, лейтенант, — убежденно проговорил аварец. — Сельсовет и церковь, точно говорю!

Иванцов чуть поджал губы, еле заметно кивнул. Это могло означать что угодно, согласие с выводами или нет, но главное, сержант подтолкнул своего командира к другой мысли, связанной с происходящим. Магомедов, сам того не ведая, на одной лишь интуиции, предложил систему. Иванцов не смог бы сейчас внятно сказать, что насторожило его. А ведь будь у лейтенанта время подумать, возможно, сложилось бы все совсем иначе.

Вместо этого Иванцов кивнул и без лишних слов направился к церкви, отстоящей чуть в стороне от центра села. Большая, высокая, второе, после сельсовета, полностью каменное здание в деревне. С деревянной полукруглой крышей, крытой жестью, высокими, стрельчатыми окнами с выбитыми стеклами, слегка обшарпанная, но в целом ухоженная — видно, что действующая. Ну, или могла бы быть действующей. Потому как двери, широкие, мощные, с красивыми коваными петлями, были забиты досками крест-накрест.

Лейтенант махнул показавшимся с другой улицы Афонину и Жердеву, подзывая их к себе. Мысль Магомедова была правильная, чем-то она увязывала места, одно с другим. Чем конкретно — времени думать не было, да и желания, откровенно-то говоря, тоже. После увиденного как-то не тянуло размышлять. Хотелось действовать, рвать и метать, ну или хотя бы… хотя бы просто выбить эти двери к чертям и узнать, что внутри!

— В окно увидишь? — можно было и не спрашивать, Магомедов только передал ППС командиру и решительно, целеустремленно, прошел к невысокой, с завитками, кованой ограде церкви. Вошел в открытую калитку, быстро пробежал по утоптанной земле, все больше ускоряясь. Выпрыгнул, носками сапог на выщербины кирпича в стене, попал ладонями на жестяной подоконник и схватился за него. Решительно, сминая жесть, подтянулся, заглядывая в высокое, больше человеческого роста, окно.

Афонин и Жердев, оказавшись рядом, подошли к ограде, не нуждаясь ни в каких объяснениях. Наверное, и им приходили в голову сходные с Магомедовым мысли о местонахождении остальных жителей. Церковь была удобна и… как-то наиболее, что ли, подходила к масштабу злодеяния.

Тем временем Магомедов, спрыгнув с окна, не удержался на ногах и упал. Гася инерцию, перекатился через спину. Тут же поднялся, не отряхиваясь и не говоря ни слова, уверенно направился ко входу.

— А ну стой… стой, мать твою! — выкрикнул Иванцов, чувствуя, как внутренне холодеет.

Куда там, какие крики… Магомедов уже оказался у двери и так засадил в нее ногой, что и дверь и доски, держащие ее, жалобно скрипнули. В тон им скрипнув зубами, Иванцов посмотрел на Афонина и Жердева:

— А ну отошли в сторону, дальше, дальше!

А сам, несмотря на свое приказание, бросился к бушующему Магомедову. В таком совершенно озверевшем состоянии он сержанта никогда не видел:

— Прекратить, сержант! Прекратить, я сказал!

Казалось, аварец никого не слышал и ни на что не собирался обращать внимания. Он уперся в дверь ногой, схватив доску под руку, и, рыча, рвал ее на себя. Та упруго выгибалась, гвозди, сопротивляясь, со скрипом выходили из дерева. Приложенной силы хватило. Магомедов отбросил доску и, качнувшись, ударил плечом в створку дверей. Раз, другой, третий. И даже подбежавший Иванцов, дернувший за плечо своего сержанта, остановить его не смог. Аварец сбросил, отшвырнул лейтенанта, да так, что тот не просто на пару шагов отшатнулся, а отлетел, не найдя опоры, скатился по ступенькам.

— Живые там, лейтенант! Слышишь, живые! — И Магомедов, будто обезумев, снова налег на дверь, колотил ее, бил, толкал, до тех пор, пока и вторая доска не слетела, лопаясь надвое, и створка с почти выбитыми петлями не провалилась внутрь.

А потом церковь просто разлетелась на куски. Сначала оранжевый ком разрыва вылетел из разбитой двери, вынося всю ее щепками, выбрасывая и засов, и уцелевшую створку, и Магомедова на десятки метров. Вздрогнуло и само строение, прыснули в стороны кирпичи, рамы, лепнина и барельефы. Вскрылась крыша, мгновенно порвалась в куски жесть, разлетелись длинными слегами стропила. Вся передняя часть строения в мгновение ока разделилась на составляющие. Сила взрыва была такова, что кирпичи, по крайней мере часть из них, дробились в пыль, а те, что покрепче, разлетались на сотни метров.

Саперы, поработав впоследствии на месте подрыва, однозначно определили, что закладка представляла собой фугас из неразорвавшейся авиабомбы и нескольких артиллерийских снарядов. Направленный взрыв должен был осуществляться на вход. Так что разговоров о том, что взрывом этим фашисты заметали следы, даже не было. Гитлеровские изверги и напоследок сумели собрать кровавую жатву. Комиссия насчитала не менее восемнадцати детских тел, установленных по фрагментам.