Меченый - Уильям Лэшнер

И все же у меня не оставалось сомнений, что с этим именем на груди я найду ее. Я попал в газеты и на новостные каналы телевидения благодаря делу о крупной краже, высоких ставках и потерянных душах, делу властной греческой матроны, странного маленького человечка, пахнущего цветами и пряностями, и голливудского продюсера, торгующего фальшивыми фантазиями. Это было дело о несбывшейся мечте, большом успехе и убийстве, да-да, убийстве, и не одном. И в центре этого дела, кружащегося вокруг меня, сидел я, думая об имени на моей груди, думая, что Шанталь Эдер сможет как-то изменить мою судьбу.

Все это могло оказаться трогательной фантазией самого низкого пошиба, но каким-то странным образом Шанталь Эдер действительно изменила мою жизнь.

Татуировка появилась на моей груди в достаточно неподходящее время. Именно тогда я вел деликатные переговоры, которые взорвались скандалом, – отсюда буря в СМИ и прямые угрозы. Но мне следовало бы предугадать, что грядут неприятности, потому что дело началось зловеще: мне пришлось побывать у старой вдовы-гречанки с искривленными артритом руками и зловонным, как у смерти, дыханием.

– Подойдите ближе, мистер Карл, – сказала Занита Калакос, усохшая старуха, каждый хрипловатый выдох которой мог стать последним. Она сидела на кровати, опираясь на подушки. Кожа у нее была тонкой и сухой, как пергамент, акцент – таким же заметным, как волоски на ее подбородке.

– Зовите меня Виктор, – предложил я.

– Хорошо, Виктор. Я не могу тебя разглядеть. Подойди ближе.

Она не смогла меня разглядеть, потому что свет в маленькой спальне был выключен, шторы задернуты. Комнату освещало только дрожащее пламя свечи у постели и тлеющая ароматическая палочка.

– Не бойся, – сказала она. – Подойди поближе.

Я стоял у двери, поэтому сделал шаг вперед.

– Ближе, – сказала она.

Еще шаг.

– Поближе. Принеси стул. Дай мне дотронуться до твоего лица, почувствовать, что лежит у тебя на сердце.

Я принес стул, поставил около постели, сел и наклонился вперед. Она провела пальцами по моему носу, подбородку, глазам. Кожа на руках была грубой и одновременно маслянистой. Впечатление было такое, будто к тебе прикасается угорь.

– У тебя сильное лицо, Виктор, – сказал она. – Греческое лицо.

– Это хорошо?

– Конечно, а ты как думаешь? Я должна открыть тебе одну тайну.

Она взяла меня за шею и с неожиданной силой притянула к себе.

– Я умираю, – прошептала она.

Я ей поверил, да, поверил, потому что уловил в ее дыхании гниение и распад, запах маленьких существ, копошащихся в земле, запах запустения и смерти.

– Я умираю, – повторила она, притянув меня ближе, – поэтому нуждаюсь в твоей помощи.

Меня втравил в это дело отец. Он попросил навестить Заниту Калакос в качестве одолжения, что было удивительно само по себе. Отец никогда не просил об одолжениях. Он был человеком старой закалки, не просил ничего и ни у кого: ни совета, как выбраться на дорогу, если заблудился, ни денег, если оставался без гроша в кармане, ни помощи, когда оправлялся после операции на легких, которая спасла ему жизнь. Последний раз он попросил меня об одолжении во время футбольного матча, после того как я сделал блестящее замечание об эффективности нападения против двух линий защиты.

– Сделай одолжение, – сказал он тогда, – заткнись.

И вот он позвонил мне в офис.

– Мне нужно, чтоб ты кое-кого навестил, а именно одну старую женщину.

– Чего она хочет?

– Понятия не имею, – ответил он.

– Зачем она хочет меня видеть?

– Понятия не имею.

– Знаешь что, папа?

– Просто сделай это для меня, ладно? – Пауза. – В качестве одолжения.

– Одолжения?

– Думаешь, сможешь с этим справиться?

– Конечно, папа, – заверил я.

– Вот и хорошо.

– В качестве одолжения.

– Ты надо мной издеваешься?

– Не-е, просто мы разговариваем почти как настоящие отец и сын. Звонок по телефону… Одолжение и все такое… Глядишь, скоро будем гонять с тобой мячик во дворе.

– Последний раз, когда мы играли в бейсбол, ты пропустил бросок и мяч попал в лицо. Ты с плачем убежал.

– Мне было восемь лет.

– Хочешь повторить?

– Нет.

– Вот и хорошо, теперь, когда мы с тобой все уладили, пойди навести старушку.

По адресу в северной части города, который он мне дал, стоял маленький одноэтажный дом с террасой. Раньше в этом районе жил отец. Дверь открыла седая полная женщина. Она хорошенько рассмотрела меня, прежде чем пустить в дом. Я предположил, что это и есть та старушка, которую отец попросил навестить. Но я ошибся. Это была дочка старушки. Узнав, кто я, она покачала головой, и не прекращала качать ею, пока вела меня вверх по скрипящим ступенькам, пропахшим уксусным отваром и толченым тмином.

Дочь не одобряла затею матери.

– Я знала твоего отца, когда он еще был мальчиком, – сказала Занита Калакос в этой комнате, напоминавшей склеп. – Он был хорошим мальчиком. Сильным. И он помнит добро. Когда я позвонила ему, он сказал, что ты придешь.

– Сделаю все, что смогу, миссис Калакос. Так чем же я могу вам помочь?

– Я умираю.

– Я не врач.

– Знаю, Виктор. – Она протянула руку и похлопала меня по щеке. – Но врачи уже не помогут. Меня щупали, кололи и резали, как жареную свинью. Больше ничего сделать нельзя.

Она закашлялась, и ее тело жестоко затряслось.

– Что вам подать? – спросил я. – Воды?

– Нет, но спасибо за предложение, дорогой, – сказала она с закрытыми от горя глазами. – Слишком поздно для воды, слишком поздно для всего остального. Я умираю. Именно поэтому мне нужен ты.

– Вам нужно уладить дела с имуществом? Хотите, чтобы я написал завещание?

– Нет. У меня нет ничего, кроме нескольких браслетов и этого дома, который унаследует Таласса. Бедная девочка. Всю жизнь она посвятила заботе обо мне.

– Кто такая Таласса?

– Она провела вас ко мне.

«А, – подумал я, – та маленькая бедная семидесятилетняя девочка».

– Ты женат, Виктор?

– Нет, мэм.

Она открыла один глаз и сфокусировалась на моем лице.

– Таласса не замужем; женившись на ней, ты получишь дом. Тебе нравится дом?

– Он очень милый.

– Может, тебя заинтересует мое предложение? Может, мы все устроим?