Царская невеста - Валерий Елманов

Рассказывал мне воевода из Дедилова князь Андрей Дмитриевич Палецкий, сколько у него полегло родных и двоюродных дядьев – ужас, да и только! Прадед его разжился внуками богато – получилась целая футбольная команда, а в результате из одиннадцати человек только пятеро и перешагнули двадцать пять годков, да и то у двоих сплошь девки. Остальные же полегли – кто в восемнадцать, кто в двадцать.

То же самое у Шереметевых, одному из которых доводился зятем Воротынский. У них на шесть братьев всего три сына. А взять самих Воротынских, так у них счет еще хуже – у трех братьев наследники лишь у одного Михайлы Ивановича, да и те сидят в Белоозере.

Вот и стараются отцы именитых родов как-то обезопасить своих чад. Самое оптимальное – это подсунуть в услужение к царю. Тем более есть такая специальная должность – рында. Ввел ее в незапамятные времена еще отец царя, Василий Иоаннович. Официально они считались телохранителями, а на деле, фактически, что-то вроде мальчиков на побегушках. Кто саадак таскает в походе, то есть лук со стрелами, кто копье – всем какая-то пустяковина да найдется.

Выгода же получается двойная, а если с умом, то и тройная. Во-первых, мальчишка вроде как на службе, да не простой – под рукой самого царя. Во-вторых, нет опасности погибнуть, особенно с нынешним государем. Разве что от утомительной скачки, когда в очередной раз приходится драпать в Новгород, но скачка – не стрела, не сабля и не пуля. Седалище болит, ноги крутит, но через пару-тройку дней ты снова жив и здоров. А если служить с умом, то тут образуется и третья выгода – заполучить чин, притом немалый. Давно ли двоюродный братец Бориса Годунова хаживал в рындах? Да десяти лет не прошло. А ныне он уже постельничий. И сам Борис не сегодня завтра станет кравчим. Вот так вот, если по уму.

Но попасть туда непросто – надо быть смазливым, чтоб соответствовать внешностью, потому что рынды сопровождают царя повсюду, но преимущественно в торжественных случаях, например, на свадьбе (очередной) или во время приема иноземных послов. Понятно, что с прыщавой мордашкой да с косыми глазками его никто не примет.

У сынка Долгорукого, которого я во время визита во Псков даже и не видел – он нес службу у своего двоюродного брата Тимофея Ивановича в Юрьеве, – с личиком было все в порядке, без особых недостатков, но и красотой он не блистал, так что сунуть его в рынды можно было лишь по протекции. Вот и рассекал Андрей Тимофеевич с визитами по матушке-Москве – и у Мстиславских побывал, и у Одоевских, а уж воевод-героев битвы при Молодях не забыл ни одного.

Сидели мы втроем, поскольку Михайла Иванович решил использовать такой удобный случай для задушевного разговора. Потому он мне и предложил прихватить с собой серьги. На всякий пожарный. Если Долгорукий попробует упереться, то тут ему сразу на стол вещественное доказательство.

Вроде бы все продумано – не должен выкрутиться мой будущий тесть, перекрыли мы ему лазейки. Но не тут-то было. Нет, поначалу все шло как по маслу, особенно после того, как Воротынский посулил замолвить кое-кому словцо. Совсем Андрей Тимофеевич расцвел. Прямо как майская роза. Даже щеки зарумянились. А вот дальше, когда зашла речь о моей женитьбе, – сразу румянец куда-то делся, зато в голосе скрип объявился. Злиться мой тесть начал. Поначалу он попробовал сделать вид, что не понимает, о чем идет речь. Это когда были только намеки.

Воротынский опять за свое. Наш гость, сменив тактику, пытался выкрутиться, виртуозно меняя темы. Но Михайлу Ивановича этим не проймешь, и действовал он как в бою – решительно, энергично и целеустремленно. Словно танк. Нет, даже как бронепоезд. Вот есть две колеи – княжна да фрязин – и все тут. Долгорукий об охоте – Воротынский снова за свое:

– Погоди с охотой, Андрей Тимофеевич, не о том мы ныне. – И прямым текстом: – Вон зятя молодого зазывать на нее станешь, опосля того, как мы с тобой сладимся.

Долгорукий о здоровье, а Воротынский опять на свою колею выворачивает:

– Негоже тебе на себя наговаривать. Небось на свадебке за троих отплясывать станешь. – И, видя, что гость не поддается, выкинул на стол главный козырь: – И тебе выгода. Коль он станет родичем, то про твои тайные дела с ведьмой из Серпуховского посада нипочем не проболтается. Не с руки ему будет тестя оговаривать.

– А я слыхал, что померла та ведьма. Сожгли ее мужики, – медленно произнес-проскрипел Андрей Тимофеевич.

Воротынский замер. Сопит, думает, а что ответить – не знает. Да и что тут ответишь? Правду сказал гость. Сущую правду. Когда стояли под Серпуховом в ожидании татар, я в первые три дня, отыскав свободное время, подался к ней. Ехал в гости, а попал на пепелище. Свежее совсем. Можно сказать, тепленькое еще. Избушка полыхнула чуть ли не накануне нашего приезда туда.

Была, правда, одна странность – не похожа женщина, которая в ней сгорела, на бабку Лушку. Габаритами скорее уж на Светозару-ведьму смахивает.

Воротынский посуровел лицом и выложил на стол тряпочку, а в ней серьги. Те самые, что я подарил княжне от имени Михайлы Ивановича.

– Мне их князь Константин Юрьич передал, – пояснил он нахмурившемуся Долгорукому. – А забрал он их, как мне сказывал, у ведьмы, коя бабке Лушке в лечбе подсобляла. Та их украла у старухи. А уж как мой подарок княжне Марии Андреевне в Серпухове оказался – тебе видней.

И вновь смотрит на гостя – что, мол, сейчас мне скажешь? Молчит Долгорукий, серьги разглядывает. Пристально так, вроде гадает – те или не те. Опознавать неохота, но и деваться некуда. Я тоже помалкиваю. Тишина за столом. И вдруг…

– А я-то помыслил – повинился пред тобой фрязин, что выкрал их у меня, а он вишь какую сказку сплел. Де, у ведьмы их забрал. Ну-ну.

У меня даже челюсть отвисла. Силен Андрей Тимофеевич. Эва, какую отравленную стрелу запустил! А еще говорят, что за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Оказывается, не всегда. Это сколько же он на нее зайцев нанизал? Двух – по меньшей мере. И сам вывернулся, и меня опорочил.

«Классная работа. Высший сорт. Люблю виртуозов», – восхищенно сказал Остап Бендер.

Вот только мне не до восхищений. Да и сказать-то ничего не получается – горло перехватило. Молчу, только рот разеваю. А Долгорукий дальше скрипит:

– Я еще тогда на него помыслил, когда он с полдороги убег. Дескать, дела у него важные. Сон, мол, ему приснился плохой. Хоть бы поумней что выдумал. А наутро мы и хватились пропажи – нет серег, и все тут. Холопа его тихонько обыскали – пусто. Думали, утеряли ненароком, а они вона где. – И тут же, без передышки, Воротынскому: – Что ж ты, князь Михайла Иваныч, татя за один стол с честными людьми сажаешь, да еще наветам их веришь?

Воротынский вначале озадаченно покосился на меня, затем на Долгорукого и вновь устремил взгляд в мою сторону:

– Ты, Константин Юрьич, что поведаешь? Откуда у тебя оные серьги взялись?

Я прикусил губу до крови, чтоб не сорваться, мысленно сосчитал до пяти, после чего медленно повторил. Память не подвела, и ночной разговор Долгорукого с бабкой Лушкой удалось воспроизвести чуть ли не дословно.