Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

Они все, в принципе, были такими. В определенный момент жизни осознали, что либо научатся стоять за себя, либо подохнут, и выбрали первое. Один только Доктор оставался не удел, зато прекрасно обращался с тростью. Давняя травма левой ноги иногда давала о себе знать. Док был здесь единственным, кто не красил волосы ни разу в жизни — оставался рыжим, только отращивал и невероятно гордился пышной шевелюрой — не совсем прямой, но и не кудрявой.

— Вы оба правы, — Лёха сидел на стуле, опершись руками на колени, и смотрел на друзей исподлобья каким-то совсем не человеческим взглядом, — Но пороть горячку нельзя.

Сидеть в этой гостиной было непривычно. Не потому, что никто из них тут никогда не был — были, не по разу, чего на этом самом длинном кожаном диване только не происходило, но без Дикого было не то. Он обычно усаживал пищащую Ташку к себе на колени, придерживал ее одной рукой, чтоб не свалилась, и вливался в разговор спокойно, если сам его не начинал. А сейчас Таша жалась к Алисе и училась дышать заново, потому что в последние полтора года дышала исключительно Диким. Пустота, прочно закрепившаяся в груди, ужасала своей простотой. Все планы рушились, и она не знала, как дальше жить, чем заниматься и сколько ей пачек сигарет теперь покупать. Раньше Таша всегда брала две — себе и Дикому, а сейчас? Одну или все-таки две, чтобы дольше хватало?

— Итак, — снова взял слово Лёха, — Как тихо убить мразей?

Они спорили долго. Периодически переходили на личности: только одну Алису обвинили во вспыльчивости, а она всего лишь лаконично предложила разнести их склад из гранатомета. Его даже можно было достать, Ворон недавно хвастался, что получил очередную ступень доступа к черному рынку, но идея была встречена в штыки. Почему — Алиса не понимала.

Для нее Дикий был чем-то особенно теплым. Тем самым братом, о котором девушка мечтала в детстве. Сильным и стойким, который защитит, закроет собой и выбьет дурь из башки. Он сделал из нее человека. Вытащил из бесконечных притонов, держал во время ломок и гладил по голове. Доставал дурь, когда становилось совсем плохо — травка уж получше героина. Лёха тоже был рядом, но образ теплой заботы у Алисы закрепился именно за бритоголовым. Одно время ей даже казалось, что она влюбилась в него, но быстро осознала, что так любят члена своей семьи. До этого подобного чувства не знала, считала подобную привязанность чем-то диким, почти отвратительным. Слово «семья» ассоциировалась с бесконечными бухими людьми в тесной квартире, ором и матом, пощечинами. Если бы не Дикий — все осталось бы так же. А Ворон... в груди неприятно потянуло. Ворона сейчас не хватало.

—  Хорошо, — снова вклинилась она в разговор, — Не хотите — хрен с ним. Но можно же просто по одиночке перебить, почему нет? Пара адресов у нас есть, а потом...

— А потом они начнут вылавливать по одиночке нас, — мрачно отозвался Док, оперев подбородок на рукоятку трости. — Каста, не неси чуши. Мы при всем желании не сможем вечно держаться вместе — у меня учеба, у Лёхи — тоже. У девчонок, вон, — он кивнул в сторону Меланхолии и Марц, — Работа. И так далее.

—  Тогда соберём их в одном месте, — подал голос Актёр. — Как — не знаю, но других вариантов не вижу. Менты про значок этот не знают, он чисто для своих — нам послание оставили, понимаете? Это война. И это они нам ее объявили, а не мы им. Хотели просто так кого замочить — так кто им мешал, просто треугольника на теле не было бы. Так что мы в любом случае на мушке. Уже.

Он говорил правду — понимал это каждый, но признавать серьезность ситуации были готовы не все.

—  Давай тогда без твоих пафосных речей, для театралки оставь, — сморщился Герасим.

Актер изобразил глубочайшее оскорбление. Он действительно учился в театральном, уже оканчивал, и даже с отличием. Преподаватели обещали ему хорошие перспективы, но только к окончанию своего обучения Актер понял одну простую истину — или его прогнет система, или он пошлет нахер свой диплом и заберет документы. Роли, которые ему предлагали, речи, которые заставляли публично говорить на общих мероприятиях университета — всё это парень ненавидел до скрежета зубов. И если театр ещё переносил — в конце концов это всего лишь образы, то последнее... последнее не оставляло никакого шанса на успех на сцене.

— Это все замечательно, но к выходу ни к кому мы так и не пришли, — Меланхолия вслепую нашарила сигареты в джинсах.

—  Пришли, — Лёха поднялся, подкурил подруге, закурил сам и зло выдохнул в сторону, — По одному не ходим. Без оружия — тем более. Одни, в принципе, не остаемся. Вернется Ворон — обмозгуем, как их искать. Он в этом побольше нашего разбирается.  

Таша не слушала, о чем говорят друзья. У нее в мыслях крутилось одно — от Дикого ничего не осталось. Только эта квартира, вещи, запах, что со временем выветрится. Даже могилы не будет, потому что уже лет как тридцать трупы просто сжигают в крематории. Раньше отдавали урны с прахом, а сейчас даже этого нет. В Богов Таша не верила никогда, в жизнь после смерти — тоже, но сейчас поняла всех, кто иногда, в пустоту, как бы разговаривает с ушедшими. Как Алиса, которая иногда приходила на место гибели Синяка, сидела в том переулке и рассказывала последние новости. Как Меланхолия, которая бродила по Санкинскому парку и бормотала под нос так, чтобы никто не слышал.

В скором времени все расползлись кто куда. Марципан с Мел устроились в обнимку на разложенном, широком диване, ворчащий про личное пространство Актер уполз в комнату с двумя койками, но и там недобитого театрала в одиночестве не оставили: Герасим забил себе вторую, и Актер уже знал, что выспаться с этим храпящим засранцем ему не удастся. Изабель расположилась с девчонками, Алиса за руку увела Ташку в спальню Дикого, а Доктор ушел на кухню.

Лёха же еще долго, до самого рассвета сидел в кресле, хрустел костяшками и брался за голову. Иногда слышал, как начинают переговариваться лесбиянки, как то ли всхлипывает, то ли просто вздыхает Изабель и понимал — никто не спит. Все опять просто закрылись, сделали вид, что в порядке и посчитали, что так будет лучше для других. Ну и нахрена, спрашивается? Он знал, что Алиса сейчас гладит по растрепанным волосам мелкую, совсем как сам Лёха недавно успокаивал саму Касту. Почти видел тяжелый взгляд Дока, направленный в темноту комнаты — безумный, холодный и жуткий. У Доктора сейчас напряжены скулы, ходят желваки, и он до побелевших костяшек сжимает свою трость. Всерьез всю эту эзотерическую хрень в кампании никогда не воспринимал. Самое мистическое, что компания видела в своей жизни — добрый мент. Только тактично молчали, не желая нарываться на этот самый взгляд.  Вряд ли существовали все эти духи, проклятия, но что верно — Док иногда казался самым жутким человеком на свете.

В рассветных сумерках, что холодом ложились на стены комнаты, Лёха поглядывал на часы, нервничал и курил, пока почти полная пачка не вышла вся. Никакой цели у него не было, кроме одной — дождаться Ворона и выебать нео-нацистов во все щели.

— Грей, к ноге. К ноге, Грей!