Земля Великого змея - Кирилл Кириллов

— Да нехорошее у меня с капитан-генералом случились. Повздорили.

— Ну я поговорю как твой сеньор. Объясню, принесу извинения. Кортес ко мне тепло относится. Извинит.

— Не извинит, — покачал головой Мирослав. — Такое не извиняют.

— Да что у вас вышло-то?!

— Из-за женщины поспорили.

— Из-за какой? Из-за доньи Марины?! Ну ты даешь! — присвистнул Ромка. — Она же…

— Ладно, хватит, — оборвал его воин, пружинисто вставая. — Идти пора.

— Куда?!

— Да в Талашкалу, вестимо, — грустно проговорил Мирослав. — К испанцам твоим. Вместе сподручнее.

— Они такие же мои, как твои, — угрюмо ответил Ромка, вставая с теплой сырой земли.

— Да нет, не такие. Меня они в капитаны не производили, долю в золотой добыче не выделяли, да и… Эх… — Он развернулся и не оглядываясь заскользил меж деревьями. Ромка заспешил следом, придерживая рукой шпагу, последнее не утраченное в передрягах имущество.

Минут двадцать они пробирались сквозь буераки тропического леса в полном молчании. Стремясь заглушить неведомую горечь, Мирослав задал такую скорость, что Ромка с трудом за ним поспевал. В конце концов, окончательно обессилев, он было хотел молить воина о пощаде и привале, но тот остановился сам. Присел у куста, выглянул из-под развесистой кроны и втянул голову обратно. Задумчиво почесал бровь.

— Что такое? Мирослав! — потормошил его присевший рядом молодой человек. Ему непривычно было видеть спутника в рассеянности и задумчивости.

— Странно. Час назад тут мешики стояли. В той вот балочке. Полсотни, не меньше. С мечами своими стеклянными да дубинками. Да на косогоре с луками десятка два. Там, где две дороги встречаются, проезжая да окольная, что в городок ведет. А теперь ни души.

— Так хорошо! — вскричал Ромка. — Пойдем к городу, авось по окраинам пошарим, одежды какой найдем да поесть чего? — Он потер ладонью урчащий от голода живот.

— Глупый ты, — покачал головой Мирослав. — Такие посты просто так не бросают. Либо испанцы сдались и войне конец, либо что хуже стряслось.

— Да что хуже-то стрястись может? — изумился Ромка.

— Вот и я не представляю. Ладно, двинем. Сначала я. Добегу к тому стволу, что на бутыль смахивает. Там залягу и следить стану. А ты сразу опосля, вон в ту ямку. Потом я до косогору. Как подойду — ты вот туда, к елке кривой. Ежели никого, рукой махни, я к дороге спущусь, а ежели кто есть — пальцами кажи, сколько человек. Да за край балки не суйся, вдруг не все оттуда убрались. Понял?

— Si, mi capitin![2]— съерничал Ромка, молодцевато бросив руку к виску.

Мирослав укоризненно покачал головой и беззвучно нырнул в траву, а вынырнул из нее уже около намеченной канавы. Пересек ее одним прыжком. Перебежал дорогу и упал за стволом дерева. На все про все ушло не более десяти секунд.

Ромка только покачал головой. Его молодое тело никак не могло поспеть за сноровкой бывалого воина. Хоть умом он и понимал, что далось то годами повторений, но сердце все равно завистливо сжималось, когда он видел Мирослава в деле.

Теперь пора. Молодой человек вскочил и, шлепая отваливающейся подошвой, побежал к указанном месту. На заду съехал в неглубокую воронку и выставил из нее голову, как суслик.

Внимательно следивший за ним Мирослав надавил на воздух ладонью, пригни, мол, кочан, и стал карабкаться на песчаный откос. Скользкие корни и ползущий под ногами песок не смогли замедлить его движения. Скрылся за косогором. Ромкина очередь.

Оттолкнувшись руками, молодой человек пробкой вскочил из ямы и побежал, забирая влево, как было сказано. А вот и балочка. На дне что-то виднеется. Мирослав не велел. А… Была не была. Ромка немного изменил курс и выглянул за край. На дне различались четкие следы недавней стоянки. Сырая земля, вспаханная ногами, несколько пустых тыквенных фляг. Щепки. Обрывки веревки. Несколько тонких стволов невдалеке белели свежими сломами. Ромка проскочил дальше, завалился под широколистные ветви с большими красными плодами и замер, стараясь расслышать что-то сквозь стук рвущегося наружу сердца.

Никого. Видать, мешики ушли окончательно и бесповоротно. Да не подстроили б подлости какой. Надо Мирославу рассказать, он опытнее, авось что и сообразит.

Помянутый воин бесшумно сполз с песчаного откоса, залег у самой дороги и словно растворился. Если б Ромка не знал, он бы подумал, что вдоль дороги медленно перемещается небольшой сноп травы или странное растение перекати-поле, которое привозили иногда на потеху из хазарских степей.

Мирослав добрался до места, где косогор упирался в невысокую, отроку по грудь, каменную стену, огораживающую поселение. Ромкин черед. Еще раз прислушавшись и осмотревшись, он вскочил на ноги и побежал, стараясь держаться в тени. Перескочил дорогу, что исчезала в воротах, шириной едва двум лошадям разъехаться. Замер.

Прямо от ворот начинались городские строения. Наперво крытые соломой хижины с маленькими, козе не прилечь, двориками, потом глинобитные беленые домики за невысокими плетнями. В центре, как водится, городская площадь, над которой нависала громада си[3].

Городок утопал в зелени, скрывавшей от глаз путников то, что делается на улицах. Ромка прислушался. Бормотание ветра в кронах, журчание источников, птичьи трели. Все звуки природные, исконные. А женских криков, бряканья посуды, визга непоседливых детей — обычных звуков большого поселения — не слыхать. И едой не тянет, значит, не готовили давненько, несколько часов, не иначе. Только рычание вроде какое-то? Или собаки брешут вдалеке? Показалось? Нет!

Мирослав уже поджидал его, сидя на корточках около одного из привратных столбов, прислонившись спиной к раскаленному за день камню. Ромка пристроился у другого и, стараясь не шуметь, перевел дыхание.

— Кажись, нет никого, — сказал он.

— Вижу, — ответил Мирослав. В его голосе не было удивления. Индейцы часто бросали свои селения при приближении испанцев или иной напасти. — Обходить долго выйдет. С одной стороны холмы непролазные, с другой — река за обрывом. Придется напрямки.

— Что, туда вот лезть? В осиное гнездо прям?

Мирослав кивнул и решительно поднялся на ноги. Уголки его рта обрезали глубокие прямые морщины.

— Быстрее начнем, быстрее закончим.

Они достали оружие из ножен и перешагнули незримую черту, отделяющую город от остального мира. Людей видно не было. Оброненного скарба, битых горшков и забытых кур, безмолвных свидетельств того, что обитатели в спешке покидали свои дома или что их уводили силой, тоже не наблюдалось.

А вот и живая душа. На солнцепеке, прямо посереди мощенной камнем площадки вольготно развалилась палевая собака размером с небольшую овчарку. Глаза ее были блаженно прикрыты, розовый язык вывалился из открытой пасти прямо на белые плиты. Рядом копошились то ли семь, то ли восемь щенков, изредка повизгивая и подлаивая.