Оптимизм — это недостаток информации! Жизненные цитаты, притчи и афоризмы от Фаины Раневской - Фаина Георгиевна Раневская

грех по

отношению к своему близкому.

* * *

– У нее не лицо, а копыто, – говорила об одной актрисе

Раневская.

* * *

– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, –

говорила она о другой.

* * *

О коллегах-артистах:

– У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у

гусара.

* * *

– У него голос – будто в цинковое ведро ссыт.

* * *

Главный художник «Моссовета» Александр Васильев

характеризовался Раневской так: «Человек с уксусным

голосом».

* * *

Об одном режиссере:

– Он умрет от расширения фантазии.

* * *

Раневская о проходящей даме: – Такая задница называется

«жопа-игрунья».

* * *

А о другой: «С такой жопой надо сидеть дома!»

* * *

– Когда нужно пойти на собрание труппы, такое чувство, что сейчас предстоит дегустация меда с касторкой.

* * *

– Деляги, авантюристы и всякие мелкие жулики пера!

Торгуют душой, как пуговицами.

* * *

Раневская всю жизнь мечтала о настоящей роли. Говорила, что научилась играть только в старости. Все годы копила

умение видеть и отражать, понимать и чувствовать, но чем

тверже овладевала грустной наукой существования, тем

очевиднее становилась невозможность полной

самореализации на сцене. Оказалось, нет для нее ни Роли, ни Режиссера. Роль не придумали. Режиссер не родился.

* * *

Раневская хотела попасть в труппу Художественного театра.

Качалов устроил встречу с Немировичем-Данченченко.

Волнуясь, она вошла в кабинет. Владимир Иванонович

начал беседу – он еще не видел Раневскую на сцене, но о

ней хорошо говорят. Надо подумать – не войти ли ей в

труппу театра. Раневская вскочила, стала кланяться, благодарить и, волнуясь, забыла имя и отчество мэтра: «Я

так тронута, дорогой Василий Степанович!» – холодея

произнесла она. «Он как-то странно посмотрел на меня, –

рассказывает Раневская, – и я выбежала из кабинета, не

простившись». Рассказала в слезах все Качалову. Он

растерялся – но опять пошел к Немировичу с просьбой

принять Раневскую вторично. «Нет, Василий Иванович, –

сказал Немирович, – и не просите; она, извините, ненормальная. Я ее боюсь».

* * *

– Фаина Георгиевна! Галя Волчек поставила «Вишневый

сад».

– Боже мой, какой ужас! Она продаст его в первом

действии.

* * *

– У Юрского течка на профессию режиссера. Хотя актер он

замечательный.

* * *

– Ну и лица мне попадаются, не лица, а личное

оскорбление! В театр вхожу как в мусоропровод: фальшь, жестокость, лицемерие. Ни одного честного слова, ни

одного честного глаза! Карьеризм, подлость, алчные

старухи!

* * *

…Тошно от театра. Дачный сортир. Обидно кончать свою

жизнь в сортире.

* * *

«…Перестала думать о публике и сразу потеряла стыд. А

может быть, в буквальном смысле «потеряла стыд» –

ничего о себе не знаю.

…С упоением била бы морды всем халтурщикам, а терплю.

Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое

существование полунищенки, терплю и буду терпеть до

конца дней.

Терплю даже Завадского».

(Из записной книжки)

* * *

Раневская постоянно опаздывала на репетиции. Завадскому

это надоело, и он попросил актеров о том, чтобы, если

Раневская еще раз опоздает, просто ее не замечать. Вбегает, запыхавшись, на репетицию Фаина Георгиевна:

– Здравствуйте!

Все молчат.

– Здравствуйте!

Никто не обращает внимания. Она в третий раз:

– Здравствуйте!

Опять та же реакция.

– Ах, нет никого?! Тогда пойду поссу.

* * *

Раневская называла Завадского маразматиком-затейником, уцененным Мейерхольдом, перпетуум кобеле.

* * *

– Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот

самый талант, сделавший меня несчастной…

* * *

– Одиночество как состояние не поддается лечению.

* * *

– Доктор, в последнее время я очень озабочена своими

умственными способностями, – жалуется Раневская

психиатру.

– А в чем дело? Каковы симптомы?

– Очень тревожные: все, что говорит Завадский, кажется

мне разумным…

* * *

– Нонна, а что, артист Н. умер?

– Умер.

– То-то я смотрю, он в гробу лежит…

* * *

– Ох, вы знаете, у Завадского такое горе!

– Какое горе?

– Он умер.

* * *

Раневская забыла фамилию актрисы, с которой должна

была играть на сцене:

– Ну эта, как ее… Такая плечистая в заду…

* * *

– Я была вчера в театре, – рассказывала Раневская. –

Актеры играли так плохо, особенно Дездемона, что когда

Отелло душил ее, то публика очень долго аплодировала.

* * *

Как я завидую безмозглым!

* * *

В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и

в трудный момент обратилась за помощью к одному из

приятелей своего отца.

Тот ей сказал:

– Дать дочери Фельдмана мало – я не могу. А много – у

меня уже нет…

* * *

В архиве Раневской осталась такая запись: «Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе

плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо

молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это

постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой

отдачей. Воспоминания – это богатство старости».

* * *

– Стареть скучно, но это единственный

способ жить долго.

* * *

– Старость, – говорила Раневская, – это время, когда свечи

на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а

половина мочи идет на анализы.

* * *

Раневская рассказывала, как они с группой артистов театра

поехали в подшефный колхоз и зашли в правление

представиться и пообщаться с народом. Вошедший с ними

председатель колхоза вдруг застеснялся шума, грязи и

табачного дыма.

– Еб вашу мать! – заорал он, перекрывая другие голоса, –

Во что вы превратили правление, еб вашу мать. У вас здесь

знаете что?.. Бабы, выйдите! (Бабы вышли.) У вас здесь, если хотите, хаос!

* * *

Раневская со всеми своими домашними и огромным

багажом приезжает на вокзал.

– Жалко, что мы не захватили пианино, – говорит Фаина

Георгиевна.

– Неостроумно, – замечает кто-то из сопровождавших.

– Действительно неостроумно, – вздыхает Раневская. –

Дело в том, что на пианино я оставила все билеты.

* * *

Во время гастролей во Львове ночью, выйдя однажды на

балкон гостиницы, Фаина Георгиевна с ужасом обнаружила

светящееся неоновыми буквами огромных размеров

неприличное существительное на букву «е». Потрясенная

ночными порядками любимого города, добропорядочно