Ultraмарин - Валерий Зеленогорский

Когда он волновался, у него болел живот, и только по двум причинам. Он не мог спать, не узнав, как на выезде сыграли волжане, связи не было. Дождавшись утра, он бежал в телефон-автомат и звонил в горспортсовет узнать результат. Если они сливали, он плакал.

Второй причиной волнения в животе был аккордеон. Он его не любил, а папа с мамой наоборот. Папа считал, что сам он человек темный (служил начальником отдела снабжения на обувной фабрике), но сыну хотел другой судьбы. Его инструмент папа считал дудочкой, которая заворожит и уведет их врагов, а сына приведет в чистую интеллигентную жизнь, где не будет этих пьяниц и бандитов, с которыми папе приходится жить.

Миша папу уважал, терпел эти гаммы и сонаты, но сердце рвалось во двор, где играли ребята. Его, правда, редко брали, он вечно был в запасе.

Он приходил из школы, вынимал аккордеон из футляра, раздвигал его до рабочего состояния, выкладывал ноты и уходил во двор.

Мама приходила, обнаружив развернутые мехи, радовалась, но, взглянув во двор, видела свое чадо у кромки поля.

Иногда, если кого-то не пускали из дома, ему разрешали выйти на замену, он быстро портил игру и садился на скамейку. Команда решала, что лучше остаться без одного игрока, чем с Мишей, невольно играющим на стороне противника.

Он пыхтел, недовольный, но лучше его никто не знал правила: был ли офсайд, какой штрафной надо бить, прямой или свободный, – тут ему цены не было.

Естественно, на музыке дела шли очень херово. Всегда, когда папа приходил в школу на академический экзамен, чтобы порадоваться за своего будущего гения, Мишин живот начинало крутить так, что он терял сознание. Педагог Эмма Лазаревна успокаивала юное дарование и врала папе за босоножки, сделанные ей на заказ по минимальной цене, что у Миши талант и он раскроется в будущем. Он, конечно, раскрылся, но другим цветком и на другом поле.

Став юношей, Миша заболел нешуточной страстью – ходил на стадион, где чувствовал себя одновременно и быком, и тореро, и орал на трибуне так, что птицы падали. Его стон подгонял родную команду хлеще, чем раненого быка бандерильи. Он всегда был впереди и каждый гол, забитый своей командой, считал собственным, а пропущенный – личным горем. Для полного счастья он желал три вещи: чтобы всегда было пиво, футбол круглый год и трансляции Лиги чемпионов, которую показывали только с участием советских команд.

Вместе это почти никогда не складывалось – для того чтобы купить пива, нужно было объехать весь город, случайная же встреча со свежим пивом приравнивалась к половому акту.

Его потряс случай, который он помнил всю жизнь: они с товарищем – однокурсником по журфаку местного вуза – сидели на лекции и умирали от июльской жары и нудного голоса доцента, объясняющего разницу между заметкой и эссе.

Сами они уже писали в местную молодежную газету, где бичевали расхитителей и выдумывали новости о зеленых человечках и летающих тарелках на колхозных пашнях и в гуще трудовых коллективов.

Пива хотелось так, что можно было убить человека, несущего трехлитровую банку. Выпить и сесть на пожизненное.

В перерыве кто-то сказал, что в пивбаре на набережной за Волгой есть. Во всех карманах набралось ровно на четыре кружки и на такси в одну сторону. Ехали молча, обливаясь потом, робко рисуя картины всасывания живительной влаги. Первая кружка, мокрая, отпотевшая, грезилась, как грудь химички в шестом классе, когда она показывала опыт превращения воды в красную жидкость, разоблачая религиозные фокусы попов.

О второй кружке страшно даже было мечтать.

Приехали, зашли в пустой бар, где битыми мухами лежали официанты, измученные жарой и безденежьем.

Пива не было! Его не было совсем!!! Отчаяние и ярость накатили одновременно. Миша вспомнил книжку Альбера Камю «Посторонний». Там описывалось, как нормальный человек, в песках Алжира подыхающий от жары и зноя, убивает одинокого путника – просто так, потому что ему невыносимо жарко. Теперь он понял Камю. Он хотел убить всех. Они вышли с другом из бара и молча побрели по двору, и тут оба увидели мираж.

Два джигита выносили из подсобки картонные ящики болгарского пива. Миша их сразу узнал – видел на Олимпиаде в Москве во дворе ресторана «Центральный» (он забрел туда отлить), его тогда так же грузили в черную «Волгу» грубые мужчины в синих халатах.

Озарение пришло, как блистающий меч правосудия. Он вырвал из потной рубашки удостоверение корреспондента «Вечернего города» и закричал:

– Всем стоять, мы из газеты!

Джигиты замерли, женщина в белом халате с железобетонным взглядом мгновенно оценила коллизию и произнесла одно слово:

– Сколько?

Хватило на пять бутылок. Они, не веря своему счастью, отбежали от бара в пыльные кусты и, выдув все, уснули там же. Такого счастья ни до, ни после Миша не испытывал.

Потом были лихие 90-е, аккордеон пылился в шкафу как память о папе. Он не понадобился, но папин талант достать и продать передался Мише без упорных пассажей и упражнений – и даже без нот.

Из крови в кровь передался родовой месседж по выживанию, папин талант плюс ваучерная приватизация дали свои результаты.

Он фактически стал новым русским – носатый мальчик с волжской окраины.

Куликова кусала губы и локти, проклиная прежнюю свою недальновидность. Она жила с нападающим из второго дивизиона, который никогда уже не сыграет в высшей лиге, но иногда бьет штрафные по лицу Куликовой, считая ее виноватой в том, что из него не вышло Пеле.

Теперь он мог позволить себе все – сидеть в ложе на Лиге чемпионов, пить пиво спонсоров и орать, подгоняя Роналдо, Бекхэма и Руни.

Другие, большие, мальчики, которых тоже не брали в дворовую команду и у которых в детстве не было даже кед, купили себе неплохие клубы на родине футбола и также исполнили свою мечту.

Им обещали коммунизм в отдельно взятой стране, а они дожили до времени, когда футбол победил во всем мире и на всех континентах.

Теперь они строят новые поля для других мальчиков, чтобы те наигрались в детстве, остудили свои страсти и не догнали бы больших, не отобрали нажитое в процессе первоначального накопления капиталов.

Надежды не сбываются у всех: один желает преодолеть закон гравитации и, рухнув с дуба, ломает лодыжку. Другой хочет стать министром, а умирает начальником департамента и глубоко несчастным человеком…

У Сергеева было мало надежд – он сам с детства уговорил себя не желать многого и не мучить себя большими ожиданиями.

Но иногда кое-чего хотелось. В пять лет очень хотелось стать русским, но папа сказал ему, что когда он вырастет, то сам выберет себе национальность, а пока лучше заняться боксом и отстаивать свое достоинство кулаками, а не маскировкой под мамину родню.

Учиться он решил в неприметном педагогическом институте, где отсутствовала всякая конкуренция и мальчики были наперечет.