Хранитель света и праха - Наташа Мостерт

На экране красный телепузик вручал цветок телепузику с антенной на голове. Желтый телепузик прыгал с ноги на ногу. Лиловый телепузик… Он уже не видел, что делает лиловый телепузик, потому что диски снова опускались ему на глаза, закрывая собой свет, подобно затмению.

В то же мгновение он вдруг ощутил невероятный упадок сил. Казалось, что слабость исходит откуда-то из брюшной полости, словно все силы его организма сосредоточились в одном месте, внизу живота. С губ невольно сорвалось удивленное «ох!». Все части тела онемели. Он попробовал пошевелить пальцами, но сил не было. Он попытался повернуть голову, но она была слишком тяжелой.

В этот момент он ясно осознал, что сейчас умрет. Он не видел никакого туннеля. Не было ярких огней вдалеке. Небесные голоса не призывали его к себе. Только ужасное ощущение, что жизненные силы с неимоверной скоростью оставляют его, как будто где-то в животе образовалась дыра и через нее жизнь хлынула из него ослепительно ярким фонтаном. Он посмотрел вниз, как будто надеялся воочию увидеть энергию, вытекающую из его тела сверкающим, раскаленным добела потоком.

— А-а-ах, — шевельнулись его губы, но звук получился очень слабым.

Его веки задрожали, а на глазные яблоки снова скатилось по черному солнцу.

— Папа, баиньки? — откуда-то издалека слышался голосок Томаса.

В этот самый миг, за две сотни миль от его дома, спала женщина, ей снился сон. Ее спальня утопала во тьме, но ночное небо за распахнутым окном было окутано оранжевой дымкой городских огней.

Оконные петли скрипнули, подул легкий ветерок. Он принес с собой дикий, первобытный запах широкой реки, сильное, холодное течение которой неслось где-то в непроглядной тьме. Но женщина ничего не почувствовала. Она была глубоко погружена в свои грезы.

Неожиданно кто-то стал звать ее по имени. Это был голос ее матери, и доносился он откуда-то издалека. С колотящимся сердцем она пошла на голос.

Вдалеке мерцало пятно света. Свет был слабый — такой обычно встречается в монастырях и старых библиотеках. И в самом деле, когда она дошла до него, то обнаружила, что находится в комнате, все стены которой уставлены книгами. Внезапно наступила мертвая тишина. Она больше не слышала мамин голос.

Так много книг. Но только одна имела значение. Она была засунута на верхнюю полку, так что пришлось встать на цыпочки, чтобы зацепить ее кончиком пальца. Книга была толстая. Ее восхитили элегантный переплет и то, насколько мягкой оказалась тисненая кожа на ощупь. Название книги было отпечатано золотом, и хотя буквы поблекли, она все же с легкостью его прочитала. «Книга света и праха». Никогда прежде ей не доводилось видеть эту книгу, но та пробудила в ней смятение и ужас. Она медленно ее открыла, но как только палец коснулся первой, молочно-белой страницы, зрение пропало.

Она выронила книгу и прижала пальцы к невидящим глазам. Затем вскинула голову и каким-то необъяснимым образом, как это бывает только во снах, очутилась перед зеркалом, из которого на нее смотрело ее собственное отражение. Оно нисколько не изменилось. Вот только вместо глаз зияли иссохшие, пустые впадины.

Ее рот искривился от ужаса, и она пронзительно закричала.

Ник почувствовал ее присутствие у себя за спиной за мгновение до того, как она шлепнула его по заднице.

— Давай, Ники, шевелись. Давай-давай, не отставай.

Еще один шлепок, явно выражавший превосходство, и Миа обогнала его.

Ник удрученно пялился ей вслед. Она выглядела свежей, как маргаритка. На футболке и под волосами виднелись влажные следы пота, но дыхание было ровным, а походка — летящей. Он же, напротив, как старик, еле волочил ноги, при этом из горла у него то и дело прорывалась странная, очень неприятная одышка.

Она же уже бежала назад, дразня его, как шаловливая сирена.

— Догоняй! Давай, ты можешь!

Он как-то отчаянно икнул и сделал попытку увеличить скорость, но скрытых резервов не обнаружилось. Он тренировался всего неделю, и до хорошей формы ему было далеко, к тому же требовалось сбросить еще шесть килограммов.

Миа же без видимых усилий с ускорением бежала по аллее. Эта женщина поистине неутомима. При обычных обстоятельствах он бы с наслаждением понаблюдал за тем, как ее грациозная фигура удаляется от него: стройные ноги, красивая V-образная линия спины, изящные округлые бедра. Но в тот момент он чувствовал себя старым, дряхлым псом.

Он остановился и прижал руку ко лбу. В груди все горело. Ноги дрожали. У него было такое ощущение, словно он тащил на себе мешок с камнями.

Да какого черта нужно все это с собой делать? Он спокойно мог бы сейчас пить латте у Карузо. Читать газету. Есть пирожное. Какое-нибудь маленькое канноли с начинкой из густых сливок, посыпанное сверху сладкой крошкой. А обслуживала бы его хорошенькая официантка, которая бы мило шепелявила, сообщая ему, что ей нравятся его кудрявые волосы.

Он ненадолго закрыл глаза.

«Приведи себя в форму, Даффи. Будь мужиком. Никаких пирожных — только овсяные хлопья с отрубями и обезжиренное молоко. И никаких хорошеньких официанток. Одиннадцать недель до поединка. Всего одиннадцать недель. Черт!»

Он упрямо снова перешел на бег. Миа уже была на выходе из парка.

— Я пойду вперед! Сделаю кофе! — сложив руки рупором, крикнула она ему.

Он воспрянул духом. Кофе. Да, кофе ему можно.

Она кивнула на турник слева от себя.

— Тридцать подтягиваний. Хорошо, Ники? Три подхода по десять раз. И не вздумай жульничать!

Он вздохнул и поднял руку в знак согласия.

Но ему удалось сделать лишь два подхода, прежде чем его силы иссякли и он решил, что с него хватит. Ему еще предстоит выматывающая тренировка в спортзале вечером — есть смысл поберечь энергию. Когда он вышел из парка, его так и подмывало поймать такси, но не хватило решимости. Миа бы съела его с потрохами, узнай она, что он не бежал или, по крайней мере, не брел пешком весь путь до ее дома.

Было только семь утра, но жара уже окутала Лондон, точно влажное кухонное полотенце. Лето было его любимым временем года, но город не видел дождей вот уже несколько недель, и пыль висела в воздухе дымкой отвратительного желтого цвета. Пока он медленно шел мимо раздражительных прохожих, его легкие поглощали выхлопные газы, и он кашлял так, словно много лет проработал на сигаретной фабрике. Чертов вертеп! Как здесь можно быть здоровым?

Он свернул с перегруженной автотранспортом главной улицы на относительно тихую боковую улочку. Прямо перед ним, в конце дома, возникла зеленая с золотом вывеска: «Боди-арт-студия мистических красок».

Это место превратилось из салона татуировок в студию несколько лет назад, когда Миа задумала безжалостно переделать все, разрушив готический интерьер и заменив его ослепительно белыми стенами и светлыми деревянными полами. Ник считал это большим шагом вперед, однако иногда его одолевала тоска по прежней обстановке.