Ведун - Мария Семенова

Рано или поздно лесной князь вернётся проверить, сдержал лия обещание… Я положил краюху на тропу и ушёл. Мне, привыкшему сражаться, былопочему-то радостно оттого, что рогатый воин впервые примет от меня не железо, ахлеб.

А ещё в тот день мой путь снова пролёг мимо священногодрева. Про себя я давно уже решил подарить ему новые кабаньи клыки и потомудумал сегодня обойти его стороной, не хотел тревожить с пустыми руками. Ноуслыхал на поляне человеческий голос и не удержался, свернул-таки посмотреть.

Перед сосной стояла на коленях та самая девушка, чтопоранилась в поле серпом. Я уже знал, как её звали: Надёжа. Видно, крепко любилеё давно умерший отец. Это было хорошее имя.

Надёжа горько плакала и всё кланялась дереву, отвечавшему ейотстранённым, высоко вознесённым гулом. Так у порога моего прежнего дома звучалне ведающий покоя прибой, и никто не знал, что за сила порождала его, день иночь ворочаясь в бездонной глубине… А у подножия вещего древа, спутаннаялыковой верёвкой, барахталась в траве голенастая курица. Вечером или ночьюмилосердная чаща пришлёт за ней вечно голодного лиса.

Потом я с удивлением разобрал имя Братилы… Ну и что,подумалось мне. Не больно широкоплеч, зато молод и пригож. Я не понял только,почему она решила просить помощи у сосны. Умылась бы над ковшиком да иприворожила милого приворотным заговором – ведь так, кажется, от века поступаютдевчонки? Или он чем обидел её, и она вымаливала ему погибель?.. Однако не делослушать предназначенное не тебе, да ещё в таком месте, как эта поляна! И яхотел было уйти, так и не показавшись Надёже, когда приметил, что за ней наблюдалине только мои глаза.

Старейшина Лас не больно задумывался над именами длясыновей, называл их в том порядке, в каком они появлялись на свет: Первак,Другак, Третьяк. Только самого младшего, четвертуню, назвал Мстишей. Говорили,это жена наконец упросила его уважить деда мальчишек, её отца.

Старший сын Ласа, Первак, хоронился в подлеске, терпеливодожидаясь, пока Надёжа пустится в обратный путь.

Мне не было дела ни до девушки, ни до парня: тем более, чтоя как-то сразу поверил, будто он ждал её там, намереваясь проводить. И опять яедва не ушёл… Но тут Надёжа поднялась и усталым шагом побрела по поляне,вытирая глаза.

Первак был охотником, привыкшим скрадывать зверя. Он возникперед нею так неожиданно, что она едва не ткнулась в его грудь. Я всё ещё думал,что он хотел обрадовать её и удивить. Но Надёжа рванулась от него прочь, ивместо лукавого смеха до моих ушей долетело отчаянное:

– Не тронь!

– Ягодка моя, – промурлыкал Первак. И пошёл прямок ней – уверенно, не спеша. У неё блеснул в руке нож, но Первак ничуть неиспугался. Сейчас этот нож полетит в сторону и исчезнет в траве. Но тут Первакглянул поверх её головы. И увидел меня.

Я по-прежнему не собирался лезть не в своё дело. Нонеразлучный меч висел у меня при бедре, и боюсь, что рука моя лежала нарукояти. Во всяком случае, Первак замер на месте.

Морозка на моём плече развернул сильные крылья, вытянулся,угрожающе раскрыл клюв: не подходи!

Я увидел, как румянец на лице Первака сменила багроваякраска. Что может быть хуже бессильной ярости и того стыда, который онапорождает! Он ведь никак не ожидал встретить меня здесь. И он не мог надеяться,что сумеет меня одолеть. Девчонка не была мне ни сестрой, ни подругой; я почтине знал её, да и знать-то не хотел. Но я ни за что не стал бы объяснять этого щенку,и пусть бросается на меня, если больно охота! Но Первак, по-прежнему молча,повернулся и зашагал прочь. Унижение душило его, я это видел по натянутой,будто окостеневшей спине.

Унижение невыплеснутое, неотомщённое и жаждущее мести. Язнал, что провожаю глазами врага. Ладно, одним больше…

Только уже скрываясь за деревьями, Первак оглянулся. Игрязными комьями полетели пакостные срамные слова!.. Я шагнул было вдогон, ноостановился: никаким словом не обидишь хуже, чем молчанием. Он ведь поймёт, чтопромолчал я не со страху.

– Пойдём, что ли, – сказал я Надёже. И тут-то унеё хлынули слезы, неудержимые, как вырвавшийся из запруды ручей. Я смотрел наеё прыгавшие губы и думал о том, что все девки устроены одинаково. Начинаютбояться, когда весь страх миновал… А ещё казалось, будто с дерева слетеласиница и села мне на ладонь. Вот так: доживёшь, как я, до седых волос и вдругобнаружишь, что способен радоваться не только лютому кречету на рукавице, но итакой вот глупой, доверчивой птахе…

– Будет реветь-то, – сказал я. – Пошли.

Думал я довести Надёжу до общинного поля и тамраспроститься, ан не вышло! Взмолилась, упросила заглянуть к ним с братом, непогнушаться угощением. Я хотел отказаться – у этой Надёжи навряд ли так ломилсястол от еды, как у Ласа. Но вовремя вспомнил про Первака: придётся ведь сидетьс ним локоть к локтю – в блюде. И я сказал: добро…

Дом стоял на высоком речном берегу, чуть на отшибе. Пять летназад выстроил его здесь чужой для Печища человек – Надёжин отец. Издалекапритёк он сюда с женой и двоими малыми детьми, попросил приютить… А до того дняв Печище жили лишь родичи, потомки одной-единственной большой семьи.

И пока, милостью задобренных приношением Богов, рос-хорошелна пригорке дом, на лице строителя пробивалась новая борода взамен обгоревшей.Лесное селение в три двора, где он жил раньше, дотла сгубил пожар.

Две руки да звонкий топор – чего ещё надо? Весёлая, ладнаяполучилась изба. Стояла всем на загляденье, выхвалялась резным коньком наохлупне, солнцами да громовыми знаками на причелинах. Живи себе, радуйся, добранаживай!..

И не ведал счастливый мастер той славы, что ходила об омуте,куда гляделся с высокого берега его новый дом. Не знал, что люди издавнасторонились этого места, особенно же вечерами, когда солнце пряталось за лес… Вбездонной яме под откосом обитал водяной.

Ничего не боявшиеся мальчишки редко отваживались купатьсяпоблизости. Знали: чуть зазеваешься – и стреножит пловца зловещая судорога. Иобовьется вокруг колен не то водоросль, не то чья-то мокрая борода. И всё, итолько пузыри из непроглядной илистой глубины!

Знали ещё: водяной тот денно и нощно, без устали,грыз-подтачивал берег. И берег понемногу рушился в воду. Когда малымигорстками, когда целыми пластами земли, с гулом уносившими в омут то снасть,разложенную для просушки, то перепуганную козу… Но чужому человеку Печищеничего не сказало.

И настал день, когда снова вздрогнул обрыв. В тучевзвившейся пыли сползла в реку половина огорода, принадлежавшего чужаку. А согородом и хозяева, убиравшие репу. Надёжа с братцем Туром уцелели случайно:отец как почувствовал, послал в дом, велел принести корзину. Да не понадобиласьта корзина…

Уцелела и изба. Не рухнула, лишь покривилась, осела, началагнить. А берег с того дня навсегда перестал отступать. Каменная скала открыласьв обрыве! Да и водяной присмирел, не стало его ни видно, ни слышно. Может, ивовсе перебрался в иные места. Печище откупилось…