Сияние первой любви - Вера Колочкова

Таня вздохнула, ничего не ответила – разговор был бессмысленным. И не разговор даже, а очередной выплеск Светкиной зависти. Как всегда, неожиданный. Хорошо, что она вовремя опомнилась, заговорила с извинительными нотками в голосе:

– Господи, Тань… Чего это я на тебя напала с утра? Стою, главное, на жизнь жалуюсь, время теряю. Я же на работу опаздываю! Ты сейчас куда? На автобусную остановку?

– Нет, я решила пройтись немного. Мне в другую сторону.

– А… Ну тогда ладно. Тогда я побежала. Пока, Тань. До встречи!

– Пока…

Светка пошла, неловко цокая по асфальту каблуками дешевых босоножек. Было заметно, какие они неловкие, эти босоножки, сработанные из грубого кожзаменителя. И сама Светка была неловкая, несуразная какая-то. На голове горшок, а не стрижка, и джинсы приобрели непонятный линялый цвет от многочисленных стирок, и серая кофта поверх джинсов – невразумительно трикотажная. Нет, и впрямь, куда Володька смотрит? До чего жену довел…

Потом подумалось вдруг – наверное, Светке очень тяжело с ней общаться. Да и не общались бы они никогда, если бы мужья не дружили. Наверное, самое тяжелое общение между двумя женщинами – это вынужденное общение. Вроде как тоже надо дружить, если мужья дружат, а не получается. Завидовать получается, а дружить – нет…

А вообще – ну ее, эту Светку. Пусть завидует, жалко, что ли. Ей многие завидуют, и что с того? Счастливым женщинам всегда завидуют, это норма. А если норма, то надо нести свое женское счастье с высоко поднятой головой и ни на кого не обращать внимания. И все время повторять себе – я счастливая, счастливая! И сейчас тоже счастливая, сию минуту, сию секунду. И нет меня счастливей на свете…

Нет. Нет, черт возьми. Не откликается внутри ничего на внешние призывы. Наверное, Светка права, когда вынесла свой вердикт – «зажралась». Наверное, все должно быть наоборот, а? Наверное, сначала внутренний посыл должен быть, а внешний на него должен откликнуться. Как тогда… Единственный раз в жизни… Как тогда…

Она и сама не заметила, как вошла в парковую длинную аллею, как прошлое накинулось на нее в этом спокойствии и безлюдье, в шуме молодых и резвых тополиных листьев. Будто пробка сама вырвалась из бутылки, и память выскочила на волю. И на тебе, получи то самое, которое хочешь забыть!

Надо же, давно так яростно забытое не вгрызалось. И вот опять… Но ведь не было ничего, и вспоминать, по сути, нечего, совсем нечего! Ничего не было, кроме девчачьего ощущения, к тому же наверняка обманного! Глупость какая, прости господи, сколько лет с тех пор минуло! Почему, почему она время от времени окунается с головой в это ощущение? Иногда кажется, что оно живет в ней своей партизанской жизнью, и не ухватишь его, не поймаешь, не уничтожишь…

Его звали Сережей. Он был студент политехнического, приезжал в деревню Озерки к бабушке на каникулы. Она окончила тогда предпоследний школьный класс, это были ее последние каникулы. И тоже гостила в Озерках у своей бабушки.

Он давно ей нравился, тайно и мучительно. Скорее всего, она себе его просто вымечтала в девчачьих грезах. Собственно, и в Озерки ездила в большей степени для того, чтобы увидеть Сережу. Просто увидеть, и все. Даже особо и не задумывалась над подоплекой этого навязчивого желания – какой там психоанализ в тринадцать лет! Просто весело было, щекотало внутри поставленной целью – увидеть, увидеть… По улице лишний раз пройти мимо дома, где жила его бабушка, на дискотеку припереться вместе с такими же девчонками-малявками, чтобы поглазеть… Он, естественно, и внимания на нее не обращал. Разница в пять лет в подростковом возрасте – целая пропасть. А в то лето, когда ей шестнадцать исполнилось… Первое и последнее их лето…

Нет, ничего не было, ничего лишнего он себе не позволил. Просто гуляли, разговаривали ни о чем, а больше молчали. И Сережа смотрел на нее задумчиво и многозначительно. А у нее – сердце в пятки… В шестнадцать лет девчачий романтизм так в основном и прыгает – от сердца к пяткам. А по пути любит еще за горло спазмом схватить и кувыркнуться в солнечном сплетении. А Сережа от избытка навалившейся вдруг нежности даже за руку ее взять не смел…

Так и ходили, ослепшие, оглохшие и онемевшие. А потом…

Они стояли на высоком берегу реки, у обрыва. Вроде как закатом любовались. Он сделал шаг назад и вдруг обнял ее за плечи. Молча. Просто обнял, и все. И так они стояли долго, долго…

А может, недолго, может, минут пять всего. Или десять. Но это совсем неважно – сколько минут длилось это счастье. За всю свою последующую жизнь Татьяна больше ни разу не испытала ничего подобного. Счастье было таким огромным, таким насыщенным, что казалось непереносимым. Какие там, к черту, бабочки в животе, которые сейчас пытаются всунуть в каждый влюбленный живот, чтобы показать меру счастья! Нет, это было что-то другое. Не бабочки. Что-то совсем непереносимое. Что невозможно забыть. Может, тогда это непереносимое счастье свалилось на нее сразу, оптом? То самое счастье, которое другим выдается в течение всей жизни по кусочку, по копеечке, по маленькой порции? Может, кто-то там, наверху, знал про них уже все заранее.

– Меня в осенний призыв в армию заберут… – тихо проговорил Сережа ей на ухо.

– А как же институт? – хрипло спросила Таня. – Тебе же еще год учиться?

– В деканате сказали – потом доучишься, после армии. Да многих парней забирают, договор у них с военкоматом… Но я это к чему, Тань… Про армию… Ты меня дождешься, замуж не выйдешь?

– Какой замуж, ты что… Мне осенью только семнадцать будет.

– Я не понял. Ты меня подождешь?

– Конечно… Конечно, подожду. Я ведь давно люблю тебя, Сережа.

– Да? А я не знал… Я только сейчас понял, что ты для меня значишь…

– И что я для тебя значу?

– Все. Ты понимаешь? Все. Я очень тебя люблю…

Они даже не поцеловались тогда. Так и стояли на краю обрыва, замерев. И снова молчали. И снова молчание было объемным, и можно сказать, страстным, страстнее всякого поцелуя. Наверное, такого с другими влюбленными не бывает. А у них – было. Дух любви взлетел выше ее традиционного физического воплощения. Взлетел и смотрел на них свысока молча.

Из армии Сережа не вернулся. Он даже письма не успел ей написать. В первый же месяц забрала его чеченская война, беспощадная и бессмысленная. Татьяна тогда по молодости лет и понять толком не смогла, что произошло – бред какой-то, абсурд… Какая война, какая такая смерть! Да как они смели вообще, если у них должно было счастье состояться? То самое, духом любви обещанное и то самое непереносимое, какого другим не дано!

Поплакав, она смирилась. Наверное, какая-то защита включилась – но почему-то смирилась. Да и как можно не смириться со смертью? Ничего ж не поделаешь, Сережу не воскресишь… И на втором курсе института вышла замуж за Валю – он так романтично за ней ухаживал…

А в Озерки к бабушке больше никогда не ездила. Не могла. Тем более бабушка вскоре умерла, а ее дом родители продали. Больше ничего ее с той романической историей не связывало. Давно и забыть пора – мало ли что случается с нами в юности?