Речи любовные - Алиса Ферней

— Но я понятия не имею, куда иду.

— А я слепо иду за вами.

Тут они впервые рассмеялись вместе. Это было так просто — смеяться! Смех был выходом из затруднительной ситуации.

* * *

Полина погрузилась в недавние воспоминания. Только подумать: этот человек снился ей всю ночь! Тогда это был незнакомец, чей взгляд старался поймать ее взгляд, когда они сталкивались в детском саду, куда она приводила сына. Она думала о нем и вечером, перед тем, как заснуть… Потому что он все разглядывал и разглядывал ее с восхищением, как-то очень по-мужски. Да, так и было. Не заметить? Невозможно. Это тут же передавалось. Лежа в ночной тиши рядом с мужем, она восстанавливала в памяти его лицо и взгляд, частично фантазируя. И ликовала при мысли, что толкает чей-то взор на подобные реверансы. Однако не было ли это внезапное и несправедливое предпочтение, которое она отдавала отсутствующему, лежа подле того, с кем протекала ее жизнь, постыдным и неслыханным? Стоило ей окунуться в омут этих настойчивых глаз, все разумные доводы тут же улетучивались. А потом, словно по волшебству, эти глаза заговорили. А кто способен устоять перед волшебством? Она помнит, как все случилось: смущаясь и кокетничая, она внезапно почувствовала, как ей стало головокружительно хорошо, и это ощущение пришло от него, ей передалось его чувство к ней, и она не устояла — согласилась на свидание. Не уклонилась под каким-либо предлогом от встречи, как диктовал рассудок. Но как это все же произошло? Первый шаг был сделан им. Этот поступок, такой непростой, поразил ее. И даже восхитил. Сама она никогда не осмелилась бы! Она казалась изумленной, потому что забыла, каким завоевателем может выступить перед женщиной, которая ему нравится, мужчина в расцвете лет. Вот оттого он и сделал первый шаг, зная, что она его не сделает, а она без колебаний последовала за ним. Но и она не была непогрешимой. Ее жесты, улыбки, слова — все выражало благосклонность, тут невозможно было ошибиться. Мысль об этом заставила ее поднять голову, выпрямиться и приосаниться. Что-то во всем предшествовавшем показалось ей довольно постыдным для нее, и она сделалась более строгой, неприступной, нежели была на самом деле. Порой правильно оцениваешь свое поведение — мол, слабину дал, потворствовал чему-то — и не одобряешь его. Как бы ей хотелось не лгать самой себе! Не лукавить, каким бы ни было ее прежнее поведение. Но не факт, что это получится. Не выходит так, как того требуешь от себя: у нее, к примеру, вовсе не было намерения быть жеманной, но совсем не кокетничать она не могла. Размотав моток своих ощущений, она оказалась в растрепанных чувствах. «Вот я иду с каким-то незнакомым типом», — говорила она себе и продолжала идти. И не было никаких сомнений в том, что она идет именно с этим незнакомым типом, а не занимается чем-то иным. Чувственная притягательность его была неоспорима. Не переставая идти рядом с ним, чуть ли не в ногу, что еще более подчеркивало гармоничное впечатление, исходившее от них, она впервые взглянула на него оценивающе и очень удивилась: он не был красавцем, не был одет с иголочки, а когда молчал, шарм его таял. В любом случае рафинированным назвать его было трудно. И тем не менее его присутствие обладало зажигательной силой, вызывало ощущение, что в ней пробуждались, оживали и начинали свой несмелый рост некие глубоко запрятанные и подспудные ростки, которые выстаивали против всего, что составляло до тех пор ее жизнь, против всех разумных и полезных вещей. Самым волшебным, однако, было не само это чувство, но очевидная взаимность.

Ни на секунду, даже когда она гнала от себя все ложное, она не усомнилась в том воздействии, которое оказывала на него. Оба были жертвами, и в целом это колдовское взаимное покорение было обычным делом. Кто не знает, к чему это ведет?

* * *

Жиль Андре тоже примолк. Молчание его не страшило. Но его спутницу смущала его способность молчать в присутствии другого, едва знакомого человека, его умение обходиться лишь жестами. Он делал это не нарочно, просто наводил в себе порядок. Ему требовалось утишить нечто потаенное. Прислушайся он к себе, он бы без долгих разговоров потащил эту молодую женщину в постель, забыв об условностях. Ему хотелось погрузить свои руки в ее нежность, предаться ласкам, поцелуями закрыть рот и себе, и ей. Того же хотела и она. И он был в этом уверен. Она думала о том же самом. Ею овладела неизъяснимая тяга к близости, он это знал, слова были лишними. Он был одним из тех мужчин, лишенных пассивного восприятия происходящего и вульгарности, которые признают, что есть их жизнь, и не кривляются сами перед собой. Если мужчина испытывает по отношению к женщине влечение и нежность, если они настоятельны, к чему непременно ждать чего-то, почему бы просто не лечь рядом — таков был ход его мыслей. Непросвещенная свобода и обдуманная прозорливость были присущи ему. Однако он был истинным любовником: тонким и трепетным. К тому же чувствовал: эта женщина не готова. Она ждала. Задержаться в предощущении неизбежного было для нее сладким удовольствием. Во всяком случае, сегодня. Он не знал, по какой причине (потому что она этого хотела!), но привычка соблазнять женщин подсказывала ему, как себя вести, и он полагался на свое чутье. Сегодня это было так. «Почему бы и нет?» — подумал он, готовый в одно и то же время подчиниться по доброй воле ритму этой женщины и сожалеть о том. Он осознавал, что делает над собой усилие. Старался поставить себя на ее место: «Она ведь ничего обо мне не знает».

— Хотите чего-нибудь выпить?

— Охотно.

Они устроились на переполненной террасе кафе. «И все же, — думал он, любуясь ею, купающейся в его обожающем взгляде, — пустая трата времени, отсрочка, трусость». Она же испытывала подъем, внезапно усилившееся в лучах заходящего солнца чувство собственной неотразимости; отдавшись приятным ощущениям, она наслаждалась родившейся в ее душе радостью, окрашенной в тона новизны и таинственности, которая могла длиться сколько ей пожелается. Да и к чему спешить, обладая свободой обворожить, ослепить? Правду говорят: стрелки на часах любви у мужчин и женщин не совпадают.

* * *

Раз уж непременно требовалось говорить, он говорил. Его голос был соблазнительный, вкрадчивый, он словно не говорил, а все время вздыхал или шептал что-то, как шепчут в алькове. Слова не говорились, а выдыхались как бы в истоме. Она как-то сразу поддалась этому завораживающему, трепещущему голосу.

Делал ли он это нарочно? Когда его голос звучал, Полине казалось, что он изнемогал от любви к ней! Когда же голос смеялся, обладая способностью моментально меняться, ей казалось, что смех этот зажжен ею, предельным обожанием. Она обретала в этом голосе все, чего хотела: быть единственной и неповторимой и подчинить этого мужчину своим чарам. Она думала, что это уже произошло. И ошибалась. Однако иллюзия была настолько сильна, насколько сладок был голос. В искусстве околдовывать голосом равных ему не было. Слушать, смотреть, восхищаться, смеяться, нашептывать самые желанные слова, и вот уже цветок распускал свои лепестки. Действовало безотказно. Не способный сам оценить производимый его голосом эффект (но уверенный в нем, поскольку результаты бывали налицо), он играл голосом, делая его то чувственным, то убедительным. Владение голосом ясно говорило: он родился на свет не вчера. Голос, совершая реверансы, будил в женских сердцах нотку тщеславия.