Третье февраля - Макс Костяев

бы вы знали, как необычайны на вкус мамины рыбные пироги! Пальчики оближешь! А чай, какой вкуснейший зеленый чай!

Соня мечтательно возвела глаза вверх, в серое небо.

— Думаю, просто познакомиться будет весьма неплохой затеей. Тем более мне же нужно наживать друзей в новом городе.

— Чудно! — радостно воскликнула девочка и даже прихлопнула в ладоши. — Что же мы тогда стоим? Идемте скорее!

Она резко схватила меня за руку, увлекая за собой. Такая быстрая, порывистая и энергичная. Мы шли Ленинским проспектом, вдоль желтых домов, мимо проносящихся и гудящих моторами машин и сладко пахнущих булочных магазинчиков. Улица, еще одна улица. Булочные сменились парикмахерскими, в которых девушки с яркими прическами и накрашенными губками постригали важных господ и их дам. На одной из улиц (кажется, это была Крупской) мы прыгнули в желтый трамвай. Соня еще пыталась заплатить за себя сама, но меня бы совесть замучила, если бы я позволил ей это сделать.

Четыре копейки — ии вот наш трамвайчик уже мчит, поскрипывая тормозами. Соня нашла себе место присесть, я остался стоять подле. Она улыбалась и изредка поглядывала на меня. Я старался не придавать этому значения.

Через пару-тройку остановок мы вышли. Это был Раменский бульвар. Как только мы вновь оказались на улице, Соня снова стала дергать меня за руку и шла так быстро, что почти переходила на бег. Она словно боялась, что может не успеть познакомить меня со своей мамой.

— Пришли.

Обычное серое пятиэтажное здание. В подъезде стоял кислый запах, от чего мне пришлось зажать нос. Соня лишь хихикнула.

— Просто на первом этаже живет баба Зина. У нее дюжина кошек, вот они и источают эти запахи.

Мы миновали лестничные пролеты и вскоре очутились возле одной из входных дверей, отделявшей личную жизнь от общественной. Соня своим тоненьким пальчиком дотронулась до дверного звонка. Там, в зазеркалье, волнами разлетелась трель маленьких птичек. Послышались шаги. Щелчки.

На пороге стояла женщина, точнее я бы не осмелился дать ей такую характеристику. Это была девушка лет так двадцати пяти, со светлыми волосами, веснушками на щеках, белесым шрамом, кончиком своего язычка выползшим на розоватый подбородок, и мягко-розового цвета губами. Я бросил быстрый взгляд на Соню. Девочка была неистово похожа на нее. Будто двух близняшек отлили, только каждую в свое время.

— Мам, это Юра. Точнее, Юрий Борисович. Мой новый друг, — пролепетала Соня и глазами, искрящимися от разливающегося удовольствия, воззрилась на нее.

Девушка взглянула на меня. Сначала недоверчиво, потом более мягко, потому что в то время, как она нахмурилась, я тут же посерьезнел.

— Татьяна Сергеевна, — представилась девушка. — Что ж, Юрий, пройдемте пить чай. Соня редко приводит гостей, но они у нас на вес золота.

Я глупо улыбнулся и кивнул. Пропустил вперед себя Соню, которая очень быстро сбросила с себя пальто и побежала мыть руки. Татьяна Сергеевна осталась сопровождать гостя. Зеленые глаза, наполненные какой-то неизвестной печалью, осматривали меня с ног до головы, пока я раздевался.

— Можете оставить чемодан здесь, — махнула рукой она на небольшую тумбу, стоявшую подле и, видно, предполагаемую специально для таких случаев.

Я положил свою весьма скудную сокровищницу и, стесненно улыбнувшись, проследовал в ванную.

— Правда у меня мама красивая?

Соня заглянула в ванную, в то время как я умывал холодным лицо. Мой короткий кивок — и она, блаженствуя в каких-то своих мыслях, убежала прочь.

К тому времени, когда я вошел на кухню, все было приготовлено: стол покрыт белой скатертью, три кружечки дымились от налитого в них чая, посреди возвышалась стеклянная вазочка с засыхающими ромашками, а рядом лежал бумажный сверток, в котором лежало несколько кусочков сахара.

— Чем богаты, — сказала Татьяна Сергеевна. — Милости просим, дорогой товарищ.

Я поблагодарил семейство и сел на предложенный стул. Пододвинул чашечку, предполагавшуюся для меня и нежно обхватил ее пальцами.

— Так вы, Юрий Борисович, ищете комнатку, где можно было бы остановиться?

Я посмотрел на Соню. Та смущенно отвела глаза.

— Да, Татьяна Сергеевна. Я, как человек приезжий и не имеющий в городе знакомых или родственников, вынужден скитаться в поисках комнатушки, — ответил я и отхлебнул немного чаю. — Если это возможно, называйте меня просто Юра.

— Да, так было бы намного легче, — сказала девушка. — Для вас тоже, можно просто Таня.

— Ах, как чудно! — тут же встрепенулась Сонечка. — Мам, ты даже представить себе не можешь, насколько Юра добрый! Он за меня в трамвае заплатил, хотя я не хотела и отпиралась.

— Спасибо вам, Юра, — сказала Таня. — Я непременно верну вам деньги.

— Нет, я не возьму, право, не возьму! Это же сущие гроши. Любой порядочный гражданин поступил бы так же на моем месте.

— Что ж, благодарю в таком случае. Если не секрет, откуда вы приехали в Москву?

Я поведал им о краях, в которых родился, вырос и работал. Где любил каждую частичку земли, каждый клочок небосклона и безумно наслаждался пением птичек ранним утром во влажных от росы и ночного дождя лесах, пока я сам, позевывая, удил карасей у речки.

— Это все так здорово! — не переставая восхищаться моими рассказами, восклицала Соня. — Но как же любовь? Вы любили когда-нибудь?

— Любил, но то была любовь ненастоящая, детская.

— А сейчас?

Соня посмотрела на меня своими стеклышками-глазами.

Я знал, что она хочет услышать, но промолчал. Соня вмиг потухла.

— Что-то мне нездоровится, — сказала она и аккуратно дотронулась своей ладошкой до маленького лба. — Кажется, температура разыгралась.

Она, тихо ступая, вышла из кухни и исчезла в глубине квартиры.

— Не обращайте на нее внимания, — поспешила сказать Таня, как только Соня хлопнула какой-то дверью, вероятно, своей комнаты. — Ей очень не хватает отца. Вы, кстати, очень похожи на него. Мне думается, именно по этой причине вы здесь.

— Заменить отца?

— Нет, вовсе нет, — бросила легкий смешок девушка. — Муж бросил меня, едва Соне исполнилось семь лет. Не знаю, что сыграло такую злую шутку: его гневные восклицания в мой адрес в момент последней ссоры или письма, которые он ей писал первое время. Она до сих пор хранит их, хотя я все время порываюсь выбросить эти бумажки и навсегда забыть его, как в страшном сне. После произошедшего она стала сама не своя. Стала какой-то безудержно заурядной и, если можно так говорить о своей дочери, немного сумасшедшей. Все же я понимаю, что нельзя было вот так, при еще не сформированном ребенке, но обратно уже ничего не вернешь.

Таня грустно вздохнула. Я в знак утешения слегка прикоснулся к ее пальцам.

— Если вы позволите, я бы остался жить какое-то время