Звук родной струны - Николай Степанович Новиков

Коренными жителями погоста были священнослужители Одигитриевской церкви, связанные между собой родством.

Некоторые из них стали прототипами произведений Мусоргского. Так, в известной сатирической песне «Семинарист» речь идет о священнике Одигитриевской церкви Симеоне Суворове и его дочери, в которую влюбился семинарист. Отыскался в «Исповедных росписях» и сам семинарист, «определенный в назначенный погост на год для приучения» из великолукского духовного училища,— Василий Молчанов. Стало известно также, что старинные песнопения дьячков Бабининых композитор обработал для оперы «Хованщина». В церковных записях обнаружены и персонажи романсов «Песнь старца», «Ах ты, пьяная тетеря...»

О деревенском детстве Мусоргского Стасов писал: «Здесь он провел первые свои десять лет, и на всю жизнь остался под глубочайшим впечатлением той народной жизни, тех сцен и типов, которые окружали его молодость. Большинство лучших его созданий, романсов и оперных сцен воспроизводят народные, по преимуществу крестьянские типы, мотивы и сцены». Это подтверждает и другой исследователь творчества композитора — В. Г. Каратыгин: «По отношению к Мусоргскому невозможно сомневаться, что в развитии его глубокого, почвенного реализма и национализма сыграли огромную роль годы его детства, сплошь протекавшие среди широких просторов Псковской деревни...» И позже многие известные критики, биографы, музыковеды отмечали то же самое, но, к сожалению, об этом периоде жизни Мусоргского не было ни одной публикации. Автор документальной и пока лучшей книги о композиторе «Труды и дни М. П. Мусоргского. Летопись жизни и творчества» А. А. Орлова откровенно признается: «Что мы знаем о детстве Мусоргского — времени, когда складывалась, формировалась личность художника-музыканта? Да почти что ничего...» Попытаемся же воссоздать годы жизни Модеста Мусоргского в Кареве с 1839 по 1849 год, сопоставляя новые архивные находки, воспоминания старожилов, родственников композитора с эпистолярным и литературным наследием Мусоргского и его современников.

Прежде всего заглянем в главный и достоверный справочник — «Исповедные росписи» Одигитриевской церкви. В 1839 году по сельцу Кареву «прописаны» помещик коллежский секретарь Петр Алексеевич Мусоргский, жена его Юлия Ивановна и дети их «Филарет — 3 лет», «Модест — 10 месяцев».

В списке дворовых (а их в маленьком каревском имении было в то время всего 15) на первом месте семья Степана Пахомовича Иванова с женой Федосьей Васильевной и тремя детьми: Феонией, Павлом и Александром (перечень жителей села, сельца или деревни производился, так сказать, сверху вниз, соответственно положению, «чину», начиная с господ и их приближенных). На шестидесятилетнего Степана Пахомовича были возложены обязанности управляющего. В числе избранных он находился и потому, что состоял в родстве с Ириной Егоровной и Петром Алексеевичем — хозяином усадьбы. Степан Пахомович получил прозвище Мороз, и позже его дети станут носить фамилию Морозовы. По наследству перейдет им и должность управляющего. В 1839 году старшему сыну Александру было шестнадцать лет и он числился в господском доме как «дядька» Филарета и Модеста. Через десять лет, когда родители отвезут мальчиков учиться в Петербург в школу гвардейских подпрапорщиков, среди прочей прислуги — горничной, кухарки, кучера — поедут в столицу и сыновья Степана Пахомовича Александр и Павел. Позже, когда братья Мусоргские закончат учебу, Александр Степанович женится на вольной и вернется в Карево.

По «Исповедным росписям» в списках дворовых находим также вдову Татьяну Афанасьевну с двумя детьми — двенадцатилетней Дарьей и годовалым Афанасием — ровесником Модеста. Так как другие молодые женщины с грудным ребенком в «росписях» не значатся, то именно Татьяна Афанасьевна, вероятно, была кормилицей Модеста. Обычно кормилицы становились и нянями, но в последующие годы в числе самых приближенных к Мусоргским дворовых стоит Ксения Семеновна, тоже «вдова», с незаконнорожденным сыном Григорием. Ксении Семеновне было от 55 до 65 лет, и это совпадает с определением Мусоргского «няня... старая».

Татьяна Георгиевна Мусоргская, внучатая племянница композитора, рассказывала, что няня в доме почиталась как равноправный член семьи, «самый верный человек». Она жила рядом с детской, питалась с господского стола и, кроме того, «заведовала» самоваром, который «шумел» почти круглые сутки — в любое время по первому требованию подавался горячий, «с ключа», чай. «Нянюшка умная и хорошая» имела и свой голос, могла не только устроить выволочку детям, но даже отчитать самого барина и «говорила ему на ты». В этой связи интересно мнение академика Д. С. Лихачева об отношении передовых дворян к своим крепостным. Как считает ученый, у господ со слугами и крестьянами нередко устанавливались добрые отношения — это придавало устойчивость быту. Истинные интеллигенты никогда не унижали слабого, не показывали своего превосходства — типичная черта культурного человека.

К няне мы еще вернемся, а пока продолжим знакомство с другими обитателями Карева.

В числе дворовых в те годы — в основном вдовы с детьми: Марфа Ивановна с малолетними Евдокией и Анной; Татьяна Ивановна с детьми Акулиной, Иваном, Захаром и Тимофеем; Наталья Андреевна с детьми Михаилом и Федосьей...

Почему же усадьба стала своеобразным приютом? При внимательном чтении «Исповедных росписей» выяснилось, что крестьянок, потерявших кормильца, вместе с детьми переводили из деревень в Карево, где им легче было прожить и прокормиться. Встречались среди них ближние и дальние родственники барина Петра Алексеевича. Против такого приюта, видимо, не возражала и Юлия Ивановна, так как сама она выросла без матери. Имение Мусоргских стало как бы благотворительным домом, а помещики — милосердными его хозяевами, сострадающими и сочувствующими горю других. Это, несомненно, оказало огромное влияние на формирование будущего композитора. Чтобы создать такие романсы, как «Саввишна», «Сиротка», «Озорник», образ Юродивого в «Борисе Годунове», надо было не только видеть «униженных и оскорбленных», но и сопереживать им.

Карево стало для Мусоргского колыбелью доброты и чуткости.

Кроме усадьбы, Модест с братом бывали и в соседних деревнях.

Как рассказывали старожилы, барчукам не возбранялось водить дружбу с крестьянскими детьми. Сразу же за усадьбой, у берега озера находилась деревня Татырино. Раньше она принадлежала прадеду композитора Григорию Григорьевичу Мусоргскому, а при Петре Алексеевиче числилась за помещиками братьями Поджио, один из которых был декабристом. В Татырине жила крестьянская семья Арефия Емельяновича Фомина. У него было двое детей, сверстников Модеста — Федор и Марфа. Федор по прозвищу Орешенок доводился дедом Александре Ивановне Прокошенко, одному из главных «устных летописцев» Карева. Конечно, сама она не видела Мусоргского, но сохранила воспоминания родителей. Достоверность этих рассказов была подтверждена архивными документами.

С правой стороны усадьбы Мусоргских по берегу озера протянулась деревня Белавино, принадлежавшая помещику Петру Ивановичу Челищеву, там тоже жили одногодки Модеста, крестьянские дети: Николай, Елена, Алексей... Все они, вероятно, общались с братьями Мусоргскими, были участниками их игр. Татьяна Георгиевна Мусоргская рассказывала: «Папа часто вспоминал слова