Жребий викинга - Богдан Сушинский

— Лучшего, только лучшего, — и себе сокрушенно покачал головой Улафсон. — Однако теперь уже ничего изменить нельзя.

— Мне давно следовало бы отправить «гонцом к Одину» самого этого жреца, — поиграл желваками король.

— То же самое сказал Гуннар: вам давно следовало бы убрать этого Торлейфа. — Они какое-то время угрюмо помолчали, чтобы как-то уйти от этого неприятного разговора, и король спросил:

— Гуннар знает, куда вести «Одинокого моржа»?

— Я велел ему идти к германскому берегу, — пожал плечами Улафсон, но, уже произнеся это, он вдруг настороженно взглянул на короля. — В конце концов, его команда поведет судно туда, куда будет приказано королем. Кстати, мы ведь пойдем в Германию, разве не так, конунг конунгов Олаф?

— …Вот он, жребий викинга! — расколол тишину холодного весеннего фьорда мощный бас предводителя норманнов[9]Гуннара Воителя.

— Жребий викинга! — ритуально прохрипели-прогрохотали сотни просоленных, огрубевших на пронизывающих северных ветрах, охрипших от боевого клича глоток.

— Жребий викинга пал на Бьярна Кровавую Секиру!

— Он пал на доблестного викинга Бьярна Кровавую Секиру из рода Эйрика Кровавой Секиры, — воинственно вторил конунгу жрец Торлейф, и после каждого его слова студеную синеву фьорда рассекали лезвия мечей и боевых секир гигантов-викингов из отборной дружины короля Олафа Харальдсона.

— Жребий пал на храбрейшего из храбрейших викингов, доблестных воинов Норвегии! — поднял над головой свой огромный меч Гуннар Воитель, сжимая его за рукоять и острие. — А значит, таковой была воля бога нашего Одина!

— Один вновь избрал храбрейшего и достойнейшего из нас! — потянулись взглядами в небо увенчанные шрамами и ранней сединой пышнобородые викинги.

— Такова воля Одина и Тора! — камнепадом отозвалось эхо, возникавшее где-то в глубинах фьорда — там, где кончается узкий залив и в глубоком мрачном ущелье зарождается холодная, настоянная на пламени вечных ледников речушка.

Викинги уже расступились, и теперь избранник богов остался один — посреди неширокого, пропахшего запахом кожаных курток да мускусным мужским потом ритуального круга, у большого, слегка накрененного к заливу плоского замшелого камня. В том-то и дело, что, совершенно ошеломленный выбором жребия, воин Бьярн остался теперь наедине со своей смертью, и хотя он по-прежнему находился в плотном кольце соплеменников, но уже не мог чувствовать себя защищенным этими мощными плечами, как обычно чувствовал в бою.

Наоборот, в эти минуты кольцо воинов напоминало петлю, готовую сомкнуться вокруг него по первому жесту жреца Торлейфа, который, умолкнув, отрешенно стоял за ритуальным кругом, на высоком Вещем Камне, и, казалось, не принимал никакого участия в том, что здесь происходит. Хотя всем было ясно, что творился весь этот жуткий ритуал исключительно по его властной прихоти. И вопреки воле короля Олафа.

Каждый из этих людей хорошо помнил, что в свое время конунг конунгов Олаф привел Норвегию к чужеземному Богу Христу и что их новый Бог не требует жертвоприношений, а значит, и не требует проведения всех этих ритуальных жеребьевок. Вот только Христос и король по-прежнему оставались далекими от них, а жрец — вот он, рядом. И, внемля его советам, викинги по-прежнему поклоняются своим норманнским богам Одину и Тору. Точно так же, как по-прежнему верят в чертог мертвых — Валгаллу, куда после гибели викинга его заводят прекрасные валькирии и где все они, храбрецы, будут пировать за одним столом с богами. Их, норманнскими, а не какими-то там чужеземными богами!

Жрец все еще безучастно стоял на своем Вещем Камне, являвшемся священным камнем Одина. Точно так же, как безучастно стояли на нем во время подобных ритуалов жрецы норманнских племен сто, двести, а возможно, и тысячу лет назад. Это он, внешне оставаясь все таким же безучастным, полчаса назад сказал командиру королевского отряда, роль которого исполнял теперь Гуннар Воитель: «Один ждет жребия викинга. Такова воля покровителя нашего!».

И Гуннар ответил то, что надлежало отвечать в подобной ситуации всякому конунгу: «Ты — мудрейший среди нас, жрец. Бог Один слышит тебя лучше всех нас. Так назови же четверых достойнейших воинов, и пусть они, разбившись на пары, метнут жребий».

«Назови!» — мрачно поддержало его полтораста викингов.

И все они услышали, что первым жрец назвал именно его, Бьярна Кровавую Секиру. И никто не удивился этому. Разве был в отряде кто-либо, кто выдержал бы поединок с Бьярном на секирах? Разве посмел бы кто-либо из них объявить, что в бою он бывает храбрее Бьярна Кровавой Секиры?!

Впрочем, все это уже в прошлом. Бьярн прошел через «жеребьевку жертвенника», и все видели, что третий жребий пал именно на него, достойнейшего из достойнейших, поскольку на смертном одре жребий еще никогда не ошибался. А значит, минуты жизни его, «обреченного жребием» воина Бьярна, теперь сочтены.

О чем думал, что чувствовал в эти минуты сам Бьярн? Да кто его знает… Возможно, просто смотрел на небо и ждал? Разве гонцу еще нужно думать о чем-то земном, раз уж он является избранником жребия, а значит, богоизбранным, тем, кто уже через несколько гибельных минут предстанет на пороге Валгаллы. Другое дело, что никто почему-то ему не завидует, этому несчастному «счастливчику». Хотя, с другой стороны, чему завидовать? Все-таки настоящий воин должен гибнуть в бою, мысленно рассуждали старые, испытанные походами и побоищами рубаки, причем, желательно, от меча или от стрелы. Но уж ни в коем случае не от удара по голове бычьим ярмом, как это предусмотрено условиями древнего ритуала.

И потом, стоит ли торопиться на тот свет, даже если тебя ожидают в нем хмельные врата вечно пирующей Валгаллы, а за ними грешные — причем одинаково грешные, что на земле, что на небесах, телеса валькирий?!

Однако так могли рассуждать, жмурясь на холодное весеннее солнце, все остальные воины, кроме него, «жребием избранного» воина Бьярна Кровавой Секиры. Помутневшим взором Бьярн осмотрел лица тех воинов, которые все еще в состоянии был рассмотреть. Ближе всего к нему стояли трое воинов, участвовавших в жеребьевке.

«Пир за одним столом с богами в Валгалле?! — отрешенно ухмыльнулся он. — Ну почему и на сей раз жребий не пал на кого-то другого?!»

Возможно, в бою Бьярн первым ринулся бы на врага, зная, что рвущиеся в бой первыми не побеждают, они лишь прокладывают путь к победе тем, кто пройдет по их телам. Однако гибель в бою — это гибель в бою, что может быть почетнее и священнее для настоящего воина? Но погибать здесь, сейчас? Пасть под ударом бычьего ярма, как принесенный в жертву бык? Нет, пир в Валгалле — не тот пир, на который он торопился бы, не выпади ему этот проклятый жребий!