Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Так уж и классиком…

— Еще бы! Вспомните Пургача! Ему памятник поставили. Кто он такой? Пьющий стукач. Я же вам предлагаю подвиг, предлагаю совершить то, до чего не додумался еще ни один писатель!

— Это невозможно.

— Жаль. Очень жаль. Придется все-таки мне самому…

— Что же вас смущает? Боитесь?

— Дурашка! Я о вас забочусь. Я хочу снять кино… Зачем вы писали синопсисы?

— Но вам же ни один не понравился!

— Не имеет значения! Если вы станете знаменитым кинжальщиком, я сниму три фильма по всем трем синопсисам, и мы получим три «Оскара»!

— Знаете, Дмитрий Антонович, мне кажется, вы сейчас тоже придумываете какой-то новый синопсис…

— Возможно. Мы придумываем, нас придумывают, тех, кто нас придумывает, тоже кто-то придумал. Не важно. Бессмертие стоит риска!

— А если меня убьют? У Ибрагимбыкова охрана.

— И отлично! Вы умрете мгновенно, без операции, без химии, без облучения. Не будете шляться, как желтая мумия, пугая друзей и радуя врагов. Погибнете в славе. Раз — и нет! — в подтверждение Жарынин хрустнул огурчиком.

— Никогда!

— Погодите, вы не понимаете, от чего отказываетесь! Попробуйте-ка! — Он протянул соавтору трость.

— Нет, не хочу…

— Да вы только попробуйте, чудак!

Кокотов, не понимая, почему уступает этому безумию, нехотя взялся за теплую рукоять в форме прыгнувшей пумы. Легко вынув клинок из ножен, он почувствовал брутальную нежность к кинжалу и боязливо коснулся большим пальцем острого как бритва лезвия. Жарынин наблюдал за ним с умилением отца, подарившего сыну обещанный паровозик.

— Вы никогда не замечали, что клинок входит в ножны, словно мужчина в женщину? — спросил режиссер.

— Н-нет… — сознался автор романа «Плотью плоть поправ».

— Ну, тогда не буду вам мешать…

Он вышел, забрав поднос. Писодей еще некоторое время ощупывал и оглаживал холодное оружие, потом, почувствовав слабость, перебрался на кровать и, продолжая холить в руках кинжал, думал о том, почему Жарынин обмолвился о третьей стадии — Пашка говорил про вторую. Чтобы избавиться от мучительных мыслей, Кокотов стал фантазировать, как убьет Ибрагимбыкова. Брызнет алый фонтан, напитывая дорогую сорочку. Андрей Львович устало опустится на землю рядом с алебастровым трупом и будет окровавленным клинком чертить на земле бессмысленные руны. Жарынин поощрительно потреплет соавтора по волосам, точно пса, выполнившего сложную команду. Примчится перепуганный Огуревич, окруженный детьми в черных непроницаемых масках. Прибегут и застынут в скорбном изумлении бухгалтерши. Валентина Никифоровна взглядом простит не чуждого ей убийцу. Начнут потихоньку, шаркая и звеня наградами, подтягиваться самые смелые и любопытные ветераны во главе с Ящиком. Приползет старая рептилия Меделянский с вероломной Вероникой, которая впервые посмотрит на бывшего мужа с уважением и поймет наконец, кого бросила! Придет Агдамыч с гвоздодером, похожим на гадючку. Неожиданно налетит из города Наталья Павловна, веселая, роскошная, ароматная. Она сразу все поймет, нахмурится, схватит его за руку, потащит в номер, ведь скоро наедет милиция, и другого шанса у них не будет.

…О, вот уже она стоит перед ним во всей могучей наготе, дрожит от страсти, и ее меховое лоно нетерпеливо сыплет электрическими искрами:

— Ко мне, мой рыцарь!

Проснулся Кокотов из-за того, что ощутил в пальцах металлический холод. Он лежал в постели, обнимая спящую Наталью Павловну. Его застывшая ладонь покоилась на крутом бедре бывшей пионерки.

«Наверное, холод идет от титановой шейки!» — догадался автор «Заблудившихся в алькове», пошевелил пальцами и, спрятав озябшую руку для согрева в паху, обнаружил, что камасутрин еще действует. Пришлось навестить лежащее рядом теплое тело, и оно приняло это с дремотной благосклонностью. Потом осторожно, чтобы не разбудить Обоярову, писодей выбрался из ее сонных, вязких объятий и ступил на холодный пол. Бывшая пионерка не проснулась, а лишь застонала от внезапного постельного одиночества и отвернулась печальным лицом к стенке. Нетерпеливо переступая, Кокотов заметил в лунном свете на столике две пустые бутылки гаражного вина и надъеденные фрукты. На полу вытянувшейся змеей лежала кинжальная трость.

…Однако вернувшись из ванной, он с изумлением обнаружил, что кровать пуста. Наталья Павловна исчезла. Исчезла и трость. Зато осталась разбросанная одежда: курточка с мушкетерской пряжкой, джинсы с вставками из искусственной зебры, ботфортики с серебряными шпорами, а сверху, словно скомканные гроздья жасмина, белело ажурное белье. Писодей невольно потянул руку за стрингами, но, ощутив озноб, оглянулся: дверь в лоджию была открыта, и сквозняк таинственно волновал занавеску.

«Господи, ушла! Обнаженная! Зачем? С кинжалом!» Обжигая пятки о ледяную плитку, Андрей Львович выскочил в ночной холод, однако вместо голой Обояровой обнаружил там зеленое существо величиной с первоклассника, похожее на гигантского богомола. Тварь сидела верхом на ограждении и, причмокивая, лакомилась рябиной.

— Женщину не видели? — спросил писодей, совершенно не удивившись странной встрече.

— Какую? — знакомым голосом уточнило разумное насекомое.

— Нагую.

— Нагую? Кто же в заморозки голышом бегает?

— Да, в самом деле… — пробормотал автор «Русалок в бикини», заметив иней, посеребривший перила. — А вам не холодно?

— Я в скафандре.

— А-а-а… — ничего не понял Кокотов и, чтобы завязать беседу, кивнул на рябину: — Вкусно?

— Не очень. Зато полезно. Авитаминоз — болезнь скитальцев.

Богомол повернул к писодею треугольную голову с большими, переливающимися как черный жемчуг глазами и шевельнул длинными подрагивающими усами, похожими на гибкие автомобильные антенны. Наблюдательный писатель заметил, что членораздельные звуки идут не из мощных челюстей, напоминающих каминные щипцы, а откуда-то из-под хитиновых надкрылий.

— Сами-то откуда будете? — поинтересовался он, чтобы поточней определить источник звука.

— Оттуда! — Гость расправил суставчатую лапку, раскладывающуюся, как перочинный ножик, и махнул длинным коготком в сторону прудов.

Кокотов окончательно убедился, что говорит пришелец, задевая шипастым бедром о край надкрылий, которые, помимо прочего, служат, наверное, еще и резонаторами. Только после этого Андрей Львович взглянул в указанном направлении и увидел, что над прудами зависла огромная летающая тарелка. Она, словно на треногу, опиралась на ослепительные лучи, пробивавшие черную воду до самого дна. Даже из лоджии были отчетливо видны медленные тени крупных карпов и бесчисленная рыбья мелочь, роившаяся в освещенной глубине. Сама же тарелка не вызвала у писодея особого удивления — именно так он и описал корабль инопланетян в «Космической плесени».