Сталин - Дмитрий Волкогонов

Советские люди отстояли свободу в борьбе с фашизмом. Но до свободы от сталинизма было еще страшно далеко. Еще несколько десятилетий. Граждане Отечества, возвращаясь к своим разрушенным очагам, как и их далекие предки после Отечественной войны 1812 года, надеялись на благие перемены. Ветер свободы, народного торжества, Победы, доставшейся ценой миллионных жертв, рождал смутную надежду. Люди хотели жить лучше. Без страха и понуканий. Нет, Сталина по-прежнему чтили, славили, преклонялись, возносили, но в то же время верили, что не будет больше насилия, бесконечных кампаний, постоянных жестких нехваток самого необходимого, ставших одной из черт советского образа жизни.

Сталина же, наоборот, Победа убедила в незыблемости всех созданных государственных и общественных институтов, глубокой жизнеспособности системы, верности внутри– и внешнеполитического курса. Он дал вскоре понять, что во внутреннем плане в стране все останется без изменений. Нужно работать, восстанавливать разрушенное народное хозяйство на основе тех указаний, которые даст он, Сталин. В «Обращении ЦК ВКП(б) ко всем избирателям в связи с выборами в Верховный Совет СССР», которые состоялись 10 февраля 1946 года, не было сказано ни слова о демократии, народовластии, участии простых людей труда в управлении государством. Все те же привычные слова о «блоке коммунистов и беспартийных», о том, что «советские люди могли на многолетнем опыте убедиться в правильности политики партии, отвечающей коренным интересам народа», что «не должно быть ни одного избирателя, который не использует своего почетного права»… Последнее выражение звучит уже как предупреждение. Уж это-то советские люди знали!

«Обращение» одобрил, как всегда, сам Сталин. Шестеренки созданной Сталиным бюрократической системы неумолимо вращались с заданной «вождем» скоростью… Вновь, как с конвейера, пошли одно за другим партийные постановления: об изучении «Краткого курса» истории партии; о слабой работе газет «Молот» (Ростов-на-Дону), «Волжская коммуна» (Куйбышев), «Курская правда»; о прекращении «разбазаривания колхозных земель» (запрещение создавать подсобные хозяйства и индивидуальные огороды рабочих и служащих); о слабой работе ОГИЗа (Объединения государственных издательств); об обеспечении сохранности государственного хлеба и т. д. и т. п.

На многих документах виза Сталина. Он, как и прежде, безгранично верил в магическую силу указаниий, директив, распоряжений. Если до войны сталинская командно-бюрократическая система еще только подгонялась, отлаживалась, то после Победы стала не только быстро восстанавливаться, но и набирать силу. Фактически курс, взятый Сталиным после войны, – это курс на тотальную бюрократию. Многие ведомства стали носить погоны (железнодорожники – в числе первых). Создавались все новые организации, едва ли не главной задачей которых был «контроль за исполнением указаний и решений». Чтобы намертво закрепить колхозника на селе, его лишили паспорта. Ссылки и высылки продолжались до конца 40-х годов, и ведомство Берии не оставалось без работы.

Всех обществоведов окончательно превратили в бездумных комментаторов «великих» догм. В обиход вновь вошли утомительные и отупляющие ритуалы славословия «вождя». По-прежнему крайне опасной была откровенность даже с близкими людьми. Интеллектуальные надсмотрщики «от культуры» под руководством Жданова убивали свободу мысли. Усилившийся бюрократизм вновь стал быстро взращивать самый опасный для общества плод: безразличие и равнодушие труженика, готовность только к исполнению; усиливалась нравственная деградация многих людей, выражающаяся в дуализме личности (одно – на словах, другое – на деле). Партия все больше становилась тенью государства. Или наоборот: государство становилось тенью партии. Никто не мог иметь своего мнения, отличного от официального. Слова Пушкина, сказанные так давно, вновь как будто стали актуальны: «…отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости, праву и истине… Это циничное презрение к мысли и к достоинству человека». Уравнительный социализм, вопреки лозунгам, стал рождать, хотя это и выглядело парадоксально, бюрократическую элиту.

Так Сталин использовал плоды Победы «для внутреннего пользования», сознательно и решительно консервировал Систему. На подлинное социальное творчество он был так же не способен, как и в 20-е годы. Чтобы поддерживать и поднимать свой и без того беспредельно высокий статус «гениального вождя», он эпизодически, но достаточно регулярно снимал, убирал, смещал то секретаря обкома, то министра, то маршала, то иного деятеля, обвиняя их либо в аполитичности, либо в злоупотреблении властью, либо в пренебрежении высокими указаниями, либо в слабой заботе о людях. Сталин и так был в глазах народа «добрым царем», а подобные шаги поднимали его авторитет еще выше. Даже сегодня такой стиль многим нравится: уж Сталин-то, мол, не допустил бы рашидовщины и чурбановщины! Однако если вдуматься, то при всей внешней парадоксальности, самые глубокие корни бюрократического перерождения многих руководителей «послесталинского» времени возникли именно тогда. Попав в среду, где не было страха и «твердой руки», эмбрионы регионального, номенклатурного, ведомственного всевластия и вождизма тут же пошли в рост. Система бесконечных административных запретов при бездействии подлинно социалистических экономических рычагов, при низкой нравственной культуре, при полном отсутствии гласности оказалась неэффективной. Стоило физически, а затем в определенной мере и политически уйти Сталину, как стало ясно: консервация Системы лишь углубила кризисные явления в настоящем и будущем. Люди смогут спустя годы сказать: абсолютная власть развращает абсолютно.

Победа над фашизмом значительно укрепила единовластие и культовое поклонение единодержцу. Для народа он стал Мессией, творцом Великой Победы, непревзойденным полководцем. Но эта слепая вера одновременно обессиливала народ, надолго лишенный истины и справедливости.

Я довольно долго говорил об одном из чрезвычайно отрицательных деяний Сталина после войны – о его стремлении законсервировать политическую систему, оставить ее неизменной. Сталин никогда не мог сказать: «Нам нужны перемены в политическом строе». Его догматический ум, оценивая сложившуюся Систему, в центре которой находился он сам, был не в состоянии понять, что этой попыткой консервации он подвергал еще более глубокой эрозии ценности и идеалы, в которые продолжали верить миллионы людей.

Наряду с этими негативными процессами жила, пульсировала, боролась надежда, воля, энергия народа. Победа над фашизмом пока убедила советских людей в стойкости Отечества, в жизненности исторического пути, на который Россию заставили перейти большевики. Несмотря на множество препон, трудностей, извращений и преступлений, народ остался главным хранителем своей духовности, своей веры в лучшее будущее. За невиданно короткие сроки ему удалось поднять из руин и восстановить экономический потенциал страны. Когда Сталину в конце 1945 года доложили обобщенные данные об экономическом ущербе, причиненном стране войной, он, знавший, может быть, больше других о ранах и шрамах на теле Отечества, переспросил Вознесенского:

– Преувеличений нет?

– Могут быть лишь преуменьшения. За короткий срок оценить глубину и масштабы всех утрат невозможно…