Гори, венчальная свеча! - Елена Арсеньева

– Устала я! – Лиза привычно привалилась головой к Леонтиевухудому плечу, обтянутому пропотелою рубахою, и прикрыла глаза, словно даваяпонять, что спорам натуроведческим мешать не намерена, однако заранее зная, чтоГотлиб сейчас погрузится в привычное свое благочестивое уныние, Леонтий – внерассуждающее блаженство, а она сама – в ожидание привычного покоя. Однако надуше было тревожно.

* * *

Покой! Она жаждала только покоя. Именно ради этого покоятам, на волжском берегу, лишь скрылся из глаз Вольной и соватажники, схватилавдруг за руку смятенного Леонтия и залилась слезами. Он смотрел на нееиспуганно и недоверчиво, и Лиза, с проснувшейся в ней почти сверхъестественнойпроницательностью, поняла, что он готов сейчас куда глаза глядят броситься,несмотря на зарождающуюся любовь и тягу к девушке, ибо чует в ней угрозу своемуделу, душевному ладу с самим собой; чует, что не кончится для него добромпуть-дорога совместно с этой девицею, к которой, видно, так и липнут напасти.Лиза понимала все и даже жалела Леонтия в этом его страхе, но еще больше онажалела себя. А потому рыдала самозабвенно, не стыдясь, пока сил у него не сталоболее усмирять жалость к ней, пока не прижал он ее к себе.

Тою же ночью, стремясь еще крепче приковать его, Лиза,втихомолку зубы стискивая, положила себе на грудь его дрожащую ладонь и,замерев, ждала еще несколько долгих минут, пока зов плоти не восторжествовалнад присущей Леонтию осторожностью и он не ринулся в ее объятия.

Был Леонтий, как оказалось, еще более неопытен, нежели онасама, потому притворные стоны боли за чистую монету воспринял, а следы урона,причиненного Вольным, счел за последствия своего вторжения. И вмиг позабыл онпро страх и ревность, зная отныне лишь одно: как можно скорее повенчаться сЛизою. Великих трудов стоило ей от церквей его отваживать, то на одно, то надругое ссылаясь, а пуще – на невозможность совершить сей шаг без родительскогоблагословения.

Конечно, лучше всего повенчаться с Леонтием и забыть обылом, но ведь проклятый злобесник Вольной не только тело ее растревожил своеюпохотью, но и душу, когда вложил в ладонь серебряный перстенек.

С ним, с перстнем этим, Лиза была не безродная сирота,воспитанная из милости, но княжна Измайлова; и хотя эти сполохи тщеславиястаралась скрывать даже от себя самой, в ее отговорках насчет батюшкиногоблагословения крылась немалая истина.

Все лето разделяла она с Леонтием ночью ложе без особой радости,а днем – странственный путь по окрестным Волге местам, от Василя к Саранску,Симбирску, а затем и к Царицыну. И каждый новый день уводил ее все дальше идальше от Нижнего, а тем паче от подмосковного имения Измайловых.

Колечко сковывало палец… И спроси кто-нибудь, чего Лизахочет, сделав случайного попутчика своим полюбовником и забредя с ним вневедомые прежде просторы российские, чего ждет впереди, она затруднилась быответить.

Ей грезилось, что и жизнь в Елагином доме, и долгая болезньв лесу, у Татьяны, и это путешествие с Леонтием – всего лишь длинные,извилистые коридоры, которые она непременно должна миновать, чтобы однаждывойти в некую нарядную залу; чужие судьбы непременно должна избыть, чтобыоднажды очнуться в своей, настоящей жизни. А коли так, коли здесь все чуждое инепостоянное, то не все ли равно, чем питаться, во что одеваться, на какиезвезды глядеть, засыпая, и каким путем идти, проснувшись поутру? Тем более чтопуть этот, путь по огромной, пустынной, спокойно дремлющей России, отнюдь небыл ей неприятен.

По утрам из розовой купели облаков рождалось ослепительноесолнце и, стремительно взобравшись в вышину, являло растерянным и восхищеннымЛизиным глазам спокойную и тревожную красоту пологих и возвышенных береговволжских, всех этих Дятловых и Жигулевых, Сокольих, Лысых, Увиежских и прочихразновысоких и равнопрекрасных гор, пространных, густых лесов, спокойногоприбежища многому зверью и птице; плавное течение волжских волн; безупречнуюкрасоту прозрачного синего неба. А под вечер светило медленно снижалось,скрывалось в заволжских далях, раскидывая над землею дивный расписной плат…

Судьба, похоже, смягчилась к Лизе и как бы отступилась,отложила свои проказы, лишь издали наблюдая за их с Леонтием неспешным иблагополучным путешествием.

Так и длилось их путешествие, дни переливались в ночи, аночи – в дни, наполняя чашу жизни, которой жила теперь Лиза, медленно и мерно.К исходу августа странники добрались почти до Царицына, и здесь-то Леонтийвстретил Готлиба.

Велико было изумление Лизы, когда ее спутник снечленораздельным восторженным воплем вдруг бросился к какому-то долговязому,рыжему, веснушчатому человеку в черных штанах до колен, черных чулках и черномкоротком камзоле; и с лица незнакомца сошло неприязненно-отчужденное выражение,сменившись детским восторгом.

Готлиб Кербель оказался университетским товарищем Леонтия.Вся его дальняя и ближняя родня входила в реформаторскую секту Герен-Гитер,издавна поселившуюся неподалеку от Царицына, в селении Сареп. Готлиб нашел вустройстве реформаторов столь много близкого своей натуре, что отныне и непомышлял об иной жизни.

Недолго думая, Готлиб зазвал Леонтия в свое селение, и тот,понятное дело, сразу согласился со свойственным ему любопытством ко всемуновому. И только тогда оба вспомнили про Лизу, которая скромно ожидала всторонке. Странное дело – она без возражений и расспросов следовала за Леонтиемкуда угодно, в голову не входило спорить, но сейчас, при виде Готлиба и егопостной физиономии, ее внезапно охватила невыносимая тоска. Более всегохотелось схватить Леонтия за руку и увлечь прочь; однако она не сделала этого, ненашла в себе решимости. И напрасно, ибо, хотя ничего дурного Готлиб не причинилни ей, ни Леонтию, но все-таки оказался неким связующим звеном в той цепочкеслучайностей, которая и привела к дальнейшим злоключениям…

Лизу поразили чистота улочек и домов в Сарепе, ухоженныесады, разбитые не столько для произрастания нужных в пищу ягод и плодов,сколько для отрады глаз и украшения степи, где раскинулся городок.

И уж конечно, в полное остолбенение привели ее деревянныетрубы, проведенные с холмов, где находились источники воды, в водоем посрединеселения, а оттуда – в поварню к каждой хозяйке. Однако, когда миновали первыедни удивления, им на смену явилась жесточайшая скука. Вытянуть лишнее словцо изунылых, замкнутых немок оказалось не легче, нежели иссечь воду из скалы.

Один только раз среди этих чужих и чинных людей почуяла онаживую, родную душу.

Как-то раз, зевая на крылечке, Лиза увидела, что от семейныхдомиков, озираясь, бежит к высокому осокорю белоголовый мальчонка лет пяти.Оглянувшись и никого не увидев, он проворно вскарабкался на дерево, к самомугнезду скопы.