Мой год с Сэлинджером - Джоанна Рэйкофф

не знала — я узнаю это лишь через несколько месяцев, когда прочту «Симор: введение», — что Сэлинджер приравнивал поэзию к духовному опыту. Стихи для него означали слияние с Богом. Но в тот момент я об этом не догадывалась; мне лишь казалось, что я предаю свою начальницу, во всяком случае бессознательно.

Тут я заметила ее в бухгалтерии; она направлялась в мою сторону.

— Хотите поговорить с ней? — спросила я Сэлинджера. — Она как раз идет к свой кабинет, я ее вижу.

— Да, Сюзанна, спасибо, — сказал он почти тихо. — А вам хорошего дня. Было приятно с вами поговорить.

— Это Джерри, — шепнула я, когда начальница подошла к моему столу.

— О! — воскликнула она и поспешила в кабинет.

Дверь закрылась, раздались крики. Затем на некоторое время воцарилась тишина, и начальница вышла из офиса с ошеломленным видом. Она аж разрумянилась от волнения.

— Он хочет заключить сделку, — выпалила она и закурила.

Хотя ее слова должны были, по-видимому, означать смирение с неизбежностью, начальница казалась взволнованной. Дело в том, что в агентстве в последнее время не происходило ничего интересного. А теперь наконец что-то зашевелилось. И пусть сделка была незначительная, для мира она стала бы сенсацией — естественно, при условии, что мир о ней бы узнал. Сэлинджер, разумеется, не желал никаких анонсов, объявлений в «Паблишерз Уикли», статей в «Таймс» о завершении периода его отшельничества. Он не хотел никакой публичности. Мы не должны были говорить никому, и Роджеру Лэтбери тоже, даже жена Лэтбери не должна была знать. Мы могли обсуждать сделку в офисе, осторожно и сдержанно — а это значило, ни в коем случае не разболтать о ней Оливии, — но остальному миру нельзя было говорить ни слова.

Через час начальница протянула мне кассету; надиктованное письмо отражало ее приподнятые чувства. «Дорогой мистер Лэтбери, — говорилось в нем, — вам лучше присесть…»

Начальница подписала письмо своей витиеватой подписью. Тем вечером я уходила из офиса последней — значит, именно мне досталась обязанность отнести почту в ящик на углу Сорок восьмой. «Ну, Джерри, с Богом», — подумала я и опустила письмо в ящик; оно упало на груду других писем почти неслышно, не произведя никакого шороха. Как он и хотел, подумала я.

Забытый шкаф

Однажды в конце мая начальница выбежала из кабинета и стала звать Хью. На этот раз он вышел сразу, встревоженный паникой в ее голосе. Я тоже перепугалась.

— Джуди звонила, — устало произнесла начальница. — Она хочет зайти. Найди все ее отчеты по роялти, принеси все ее книги, и… — Она раздосадованно всплеснула руками. — Короче, принеси все. Газетные вырезки… все, что найдешь.

— Ладно, — кивнул Хью.

— Джуди? — шепотом спросила я.

— Джуди Блум, — пояснил Хью.

У меня упала челюсть.

— Джуди Блум?

— Ну да, — равнодушно ответил Хью. — Детская писательница. Слышала о такой?

— Слышала, — ответила я, сдерживая смешок.

— Она была клиенткой Клэр. Теперь ее ведет твоя начальница. Или Макс, точно не знаю.

Я послушно отобрала с полок по одному экземпляру «Питера обыкновенного», «Веснушечного сока», «Толстухи», «Навсегда» и моей любимой книги Блум «Салли Фридман в роли самой себя». Ее я отыскала в дальнем углу офиса, в забытом шкафу у самого входа в бухгалтерию, как мне показалось, в довольно странном месте для книг столь известной писательницы. Я аккуратно сложила книги стопочкой и водрузила на угол стола начальницы. Там они пролежали несколько дней. Во вторник я относила начальнице письма и заметила, что та разглядывает обложку «Дини». В среду она пролистывала первые страницы «Навсегда» так осторожно, словно боялась сломать корешок. В детстве у меня было такое же издание этой книги — с золотым медальоном на обложке.

В четверг я пришла на работу и обнаружила, что начальница уже сидит за столом. Книги исчезли.

— О, хорошо, что ты пришла, — окликнула меня она.

— Я здесь, — с напускной веселостью ответила я, снимая пальто.

Мне так нравились эти полчаса одиночества, я всегда предвкушала их и в последнее время даже стала приходить все раньше и раньше, чтобы насладиться тишиной пустого офиса. Иногда я доделывала работу, иногда просто сидела за столом и читала, пила кофе и медленно разматывала улитку с корицей с итальянского рынка на Центральном вокзале, который на самом деле, конечно же, не был итальянским. Бывало, я сочиняла стихи и печатала их на машинке.

— А ты не хочешь что-нибудь почитать? — спросила начальница, направившись к моему столу. — У меня есть рукопись, которую нужно прочесть очень быстро. Сегодня.

— Я с удовольствием прочитаю, — ответила я ровным голосом, стараясь не улыбаться: я долго ждала этого момента.

— Знаешь Джуди Блум? — спросила начальница, нахмурив брови.

Почему меня все об этом спрашивали?

— Да, — ответила я, — кажется, что-то слышала.

— Это ее новый роман. Я не знаю, что и думать.

— Прекрасно, я прочитаю.

Меня не удивила такая реакция начальницы. Детей у нее не было, а сама она принадлежала к той породе людей, кого трудно представить ребенком, — кажется, что такие, как она, сразу рождаются взрослыми, в бежевых брючных костюмах и с сигаретой, зажатой в пальцах.

— Сможешь прочитать сегодня?

— Естественно.

Вечером я пришла домой засветло, сунув пальто под мышку. Дни становились длиннее и чуть теплее, хотя прохлада не отступала. На батарее в коридоре дома, через который мы проходили, чтобы попасть во внутренний двор, я увидела письмо. У меня перехватило дыхание: я узнала аккуратный мелкий почерк своего бойфренда из колледжа и синие чернила его перьевой ручки — я сама ее ему подарила год назад.

Я поспешно сунула письмо в сумку, где лежала рукопись, — большую черную кожаную, купленную в Лондоне, — и велела сердцу перестать биться так громко и часто. Мне хотелось скорее разорвать конверт — желательно прямо там, в коридоре, — и прочесть письмо, но я не могла, ведь в квартире, ссутулившись над ноутбуком, меня ждал Дон. Я не боялась, что он станет ревновать. Я просто не хотела рисковать — знала, что стоит мне прочесть первую строчку, и меня захлестнет волна эмоций.

Вечером мы с Доном должны были пойти на вечеринку вдвоем. Нас приглашали на вечеринки каждый день — в роскошные квартиры родителей моих друзей по колледжу или в убогие каморки, где жили те самые друзья; в громадный лофт Марка на Четыр надцатой улице, где также располагались его мебельная мастерская и контора, так что приходилось быть аккуратной, чтобы, напившись, не облокотиться ненароком на циркулярную пилу; в лофты у воды с громадными окнами, откуда открывался вид на панораму Манхэттена; в студии, где стояли незаконченные картины