Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

— Клянемся! Клянемся! Клянемся! — трижды повторили все собравшиеся в зале.

То же сказали и те, что столпились в дверях, и те, что стояли во дворе, обнажив головы и глядя в окна и раскрытые двери, откуда донеслась скорбная весть. Бедный трактирщик — гугенот — и тот застыл с курицей в руках, которую держал за липы, и, опустив голову, проронил скупую слезу. Уткнувшись лицом в его плечо, рядом плакала его жена, вытирая слезы передником.

Остаток дня прошел в молитвах, песнопениях и поминовениях.

Но отступать Генрих не собирался. Ему надлежало выполнить волю матери и узнать, что же на самом деле явилось причиной ее смерти.

— Не следует теперь идти на попятную, — сказал он наутро друзьям. — Во имя победы нашей веры, в память о нашей королеве надлежит двигаться вперед, ибо так хотела она. Мы придем туда грозной силой и заставим трепетать врага, а потом, расквитавшись с убийцами моей матери, вернемся в Беарн с новой королевой, которую переделаем на протестантский манер.

Одобрительный гул голосов и руки со шляпами, поднятые высоко вверх, послужили ответом.

Но неожиданно Генрих заболел. Видимо, сказалось испытанное нервное потрясение и ночь без сна. И пока целую неделю трепала его жестокая лихорадка, войско пополнялось гугенотами, стекавшимися к нему со всей Пуату. Теперь под его знамена встало восемьсот человек. С такой армией можно было брать города.

И через две недели Генрих, благословясь, дал сигнал к отъезду. Уже в пути он узнал, что Жанну похоронили в Вандоме, в фамильном склепе монастыря Сен-Жорж, рядом с ее мужем, Антуаном Бурбонским. Это было нарушением пункта завещания, и сын решил по приезде в Париж добиться перезахоронения тела, но, занятый приготовлениями к свадебной церемонии, отложил это мероприятие на неопределенный срок, который так никогда и не наступил.

Путешествие продолжалось медленно; наконец восьмого июля они прибыли в предместье Сен-Жак. Здесь, на площади, ограниченной с трех сторон великолепным особняком, похожим на замок (загородной резиденцией королевского дома Валу а), церковью Сен-Маглуар с юго-запада и церковью Сен-Жак-дю-Го-Па с севера, и произошла первая встреча гугенотов с представителями высшей аристократии двора. Их поджидали дядя Генриха кардинал Бурбонский Карл и старая принцесса Конде — его тетка Маргарита Неверская, чья дочь Екатерина совсем недавно вышла замуж за молодого герцога Гиза. Вторая дочь, Мария, по которой тайно вздыхал Генрих Анжуйский, была замужем за Генрихом Конде, своим двоюродным братом, Молодая пара стояла в первых рядах встречающих, рядом блаженно улыбался адмирал, за его спиной стояли представители семейства Гизов — кардинал Лотарингский и герцог Монпансье. Дальше, позади отряда из пятисот всадников, юного правителя Наварры ожидали городские старшины, которые проводили короля до ворот Сен-Жак; через них Генрих и въехал в город в сопровождении Колиньи, Конде, Лесдигьера и Ларошфуко, остальные следовали позади.

Его не особенно радушно встретили в Лувре. При нем оставили пятьдесят человек, остальных ему велели распустить во избежание недовольства придворных и ввиду нехватки мест для всех прибывших. Единственным человеком, искренне обрадовавшимся приезду юного короля, была его сестра. Она бросилась на шею, и они долго стояли так, обнявшись, не говоря ни слова; но оба знали, что думают сейчас о своей матери.

Искусственными, растянутыми чуть ли не до ушей, улыбками встретили Генриха Екатерина Медичи и члены ее семьи, — которые, впрочем, сию же минуту выразили соболезнования, — а придворный штат лишь сдержанно наклонял головы; некоторые пробовали улыбаться, у иных получалось. Пожалуй, искренне радушным был король Карл, по крайней мере, многие так решили. Стиснув Генриха в объятиях и еще раз, выразив соболезнования, он наговорил своему кузену кучу любезностей, потом обнял его и потащил к себе, чтобы без помехи наговориться.

Что касается Маргариты, то жених произвел на нее скорее отрицательное впечатление. Она сразу же пожаловалась фрейлинам, что от него дурно пахнет и выглядит он настоящим мужланом на фоне разнаряженных придворных, к которым она привыкла. Вопреки мнению, которое о нем здесь составили, он оказался весьма робким в беседе. И, как выяснилось, очень скверно говорил на чистом французском языке и совершенно не умел вести светскую беседу. Так в действительности все и было. Увидев свою невесту в ослепительном наряде, уловив тончайший запах духов, исходивший от нее, и узрев в ней настоящую красавицу, которых доселе он не встречал, Генрих растерялся. В голову сразу пришла мысль о невозможности, о полной абсурдности брака между такими разными людьми, какими был он, выросший в деревне и всю жизнь питавшийся молоком, чесноком, луком и мясом, и она, взращенная в праздной атмосфере двора, красивая, культурная, начитанная, образованная, питавшаяся блюдами, которые готовили лучшие парижские повара. Разумеется, беседа их в силу этих причин сразу же не заладилась, и Маргарита была глубоко разочарована юным наваррским увальнем, которого прочили ей в мужья; оставшись одна поздно вечером, она горько плакала, вспоминая ненаглядного герцога Гиза, которого продолжала любить и ждать. А Генрих, нахмурив лоб и заложив руки за спину, нервно вышагивал по полу новой квартиры и думал о том, какую тяжелую школу ему еще придется пройти, прежде чем стать хоть немного похожим в манерах, речах и поведении на любого из этих расфранченных придворных, с которыми его невеста так мило и непринужденно беседует. Да еще надо понравиться ей и постараться завоевать ее любовь, ведь скоро она станет его женой. А впрочем, это ни к чему, ведь его женят не на ней, а на принцессе царствующего королевского дома, брак с которой положит конец губительным войнам.

На другое утро Катрин первой вбежала к Генриху в спальню и бросилась в объятия.

— Брат, уедем отсюда! — просила она, прижимаясь к нему. — Здесь так трудно дышать… Мне все кажется, что кругом одни заговорщики, все о чем-то шушукаются по углам, а при моем приближении сразу замолкают. Никто меня здесь не любит, одна только Маргарита, она подарила мне собачку…

— Значит, тебе удалось завоевать ее любовь?

— Она ко мне всегда внимательна и любезна.

— Теперь и мне надо добиться того же, Катрин. Как только мне это удастся, мы все вместе уедем в Нерак, ведь только она одна нам здесь нужна. А там, дома, я подыщу для тебя хорошего мужа.

Сестра тяжело вздохнула:

— Дурные предчувствия мучат меня. А однажды даже снился сон.

— Какой же?

— Будто бы стадо беззащитных овечек безжалостно зарезали волки, целая стая… Кровь лилась и ручьями стекала в реку.

— Какой странный сон, — пробормотал Генрих.

Он обнял ее, погладил по голове и поцеловал в лоб.

— Успокойся, Катрин, это от того, что мы с тобой теперь сироты. А кровь, что ты видела — это кровь нашей матери, за которую мы будем мстить.

— Кому?

— Ее убийцам.

— Значит, мы не уедем? — обреченно спросила она.

— Пока нет. Еще рано.